Городские Сказки

Я часто вижу повторяющиеся сны. Просыпаясь, еще долго нахожу в постели крошки-камешки — вдыхаю бетонную пыль. Я жила и проводила время в огромных, как горы, строениях, ходила-спешила по черной земле, твердой, как гранитная порода, и ровной, как озёрная гладь. Под моими пальцами скрипела и стонала гитара, и из моего горла вырывались песни горных обвалов. Незнакомые люди слушали меня, затаив дыхание, аплодировали, сдирая кожу с ладоней, и забывали собственные имена. Стемнело. Город замолк вместе со мной, растрепанной и встревоженной долгим пением...

Ноябрь перевалил за середину и уверенно вёл мрачную осень к концу. Рыжая сестрица сопротивлялась, хмурилась, плакала горючими дождями, теряла пышное убранство и дурнела на глазах. Но не сдавалась до последнего. Упрямая. Люди ходили поникшие, сливались в сплошную бесцветную массу, из которой редко когда показывалось отдельное живое лицо. Город не отставал, тая под потоками холодной воды призрачным воспоминанием о былой славе. Серые улицы серым жителям. Прохожие втягивали головы в плечи, прятались под капюшонами и зонтами...

В одном отдаленном государстве жили-были король с королевой. Жили они, как полагается, в огромном дворце, новехоньком и отделанном по последней моде, а дворец тот стоял посреди великолепного парка, и чего только не было в том парке: и лужайки, и фонтаны, и цветники, и беседки — всего не перечесть! Ограда его была из высоких кованых прутьев с золочеными пиками и королевскими гербами — а сразу за ней начинался настоящий дикий лес, куда обитатели дворца не только никогда не ходили, но даже старались лишний раз не смотреть...

Тем утром мне позвонили с незнакомого номера и сухо сообщили: — Василий Григорьевич умер. Теперь это дело ваше. Мне ничего не оставалось, как выйти в промозглое лето и отправиться в управление. Гремучий трамвайчик, как всегда, не торопился. Он собирал светофоры и сложные перекрестки, притормаживал на крутых поворотах, нырял в пробки. На каждой остановке замирал, чтобы впустить новых пассажиров, хоть и продолжал дрожать всем телом. Сегодня меня это одновременно бесило и успокаивало. Безразличный тон комиссара словно целую жизнь уложил всего в одну фразу...

Когда Поля умерла, этого никто не заметил. Она все так же ходила на работу (даже больничный не брала, отлежалась за выходные — все сама, сама… как всегда). Надевала привычные джинсы с футболкой. Шла в кафе перекусывать, вечерами варила пельмени. Считала, писала отчеты, спускалась в метро, говорила. Даже смеялась шуткам. Только очень давно не дышала. Но кто может это заметить? Ведь для этого надо обнять, прижаться щекой. Может быть, поцеловать в губы. Мама и папа, наверно, заметили бы. Только жили они далеко...

В кофейне пахло тыквенным пирогом. Тем самым хрустящим, сытным... с кругляшом пломбира на корочке. Фред поморщился, хотя желудок предательски заурчал, и скорей прошёл к столику у окна. Здесь, за стеллажом с книгами, было почти не видно дурацких украшений: картонных привидений, летучих мышей и прочей дребедени. Официантка записала скромный заказ на кофе и, конечно же, попыталась впарить ему кусок «Тыквенного Джека». Подавив желание огрызнуться, Фред вежливо отказал ей. Всё, чего он хотел, — это побыстрей выпить кофе, согреться и пойти дальше...

Где-то плетется чудо тонкими кружевами, раньше-то было проще, только открыл глаза — чудо стучалось в окна, пряталось за дверями, чудо просилось в руки, лишь протяни — и взял! Сказка жила повсюду: в бабушкиной коробке, полной катушек, игл, бусинок и мелков, сказка плескалась в ванной, лопалась мягко-робко каждым душистым мыльным вспененным пузырьком. Жил под кроватью некто — кто бы его боялся! — чем-то шуршал ночами, что-то бубнил, вздыхал, кто-то еще за шкафом, кажется, обретался, кто-то — в чулане вечно мисками громыхал...

Белый мамонт неспешно шагал прямо на Юру. Переставлял лохматые ноги по мелководью, поматывал головой-валуном — видно, доставали слепни, — трогал задумчиво озерную воду хоботом: так ли вкусна, так ли прохладна, как в былые времена? Мохнатые водоросли-шары, похожие на обросшие мхами камни — только мягкие и плавучие, — колыхались на легких волнах, поднятых его шагами. У самых ушей мамонта вились и трещали слюдяными крыльями блестящие стрекозы. Но вот налетел ветерок с далекого берега — и по белому телу...

Посреди подсвеченного фонарями и вывесками тёмного неба переливалась, словно празднично убранная ель, телебашня. Пожалуй, именно из-за неё хозяин квартиры в центре Нижнего Новгорода в последние годы разочаровался в своём жилище. Впрочем, чего он хотел? Престижная недвижимость не всегда самая удобная. Пластиковые окна не могут полностью заглушить лязганье и звяканье ходящих по Белинке трамваев. Да и вечная пробка — так себе соседка… Чего-то он сегодня разворчался. Поменять жильё — не проблема. Деньги есть...

Сегодня я лег не с той ноги. Нет, не советуйте «встань и ляг нормально»: не поможет. У нас, специалистов по искривленной сновиденческой реальности, это заклинание не работает. Все равно достанется особенно заковыристый кошмар. Больной, естественно. К нам другие не попадают. Другие, здоровые, спокойно отправляются по нужным адресам — сниться кому положено. Сны порой болеют. Потому и создана наша служба, и, поверьте, дел у нас хватает; а вот специалистов — нет. Мало кто выдерживает долго, хотя штатный психолог работает сверхурочно и без выходных… Дежурство начинается, разумеется, в кровати...

В один не самый прекрасный день у программиста Сергея разболелся зуб. Больше всего Сергея огорчал тот факт, что на завтра он запланировал свидание с женщиной его мечты с сайта знакомств. А тут такая оказия! «Делать нечего, придётся сдаваться коновалам в белых халатах!» — подумал про себя программист. Так он называл всех врачей. Подвязав щеку платком, Сергей с маской скорби на лице стал неспешно собираться в поликлинику. «Эх, пропадёт Сереженька в этом лазарете, — грустно рассуждал про себя домовой Федул, живущий у программиста за хлебопечкой...

Я втянул сигаретный дым с химозным привкусом ментола, медленно выдохнул — сизое облачко заколыхалось в стылом ноябрьском воздухе полупрозрачной медузой — и задумчиво пожевал горький от никотина фильтр. Тяжёлая после суетной смены голова не желала искать происходящему хоть сколько-то разумное объяснение, и я, пребывая в каком-то околотрансовом состоянии, просто внимал. Из окна первого этажа панельной хрущевки на меня смотрела корова. Черно-белая, крупномордая, с большим мокрым носом и рогами, обернутыми...