Литература и все, все, все

НОЧЬ Никогда ещё люди не видели такой тёмной ночи. Казалось, что тьму можно потрогать руками, вылепить из неё чего-нибудь. Даже звёзд не было, а видимые обычно силуэты домов и деревьев слились с чернотой.   Люди в страхе сидели по домам. Они закрыли все окна – боялись, что тьма затечёт в дом и затопит всех, кто там находится. Они включили все лампы – это успокаивало их, создавало хоть какое-то ощущение защищённости. Они рассказывали друг другу разные истории, читали книги вслух, смотрели фильмы или слушали музыку. Те, кому не с кем было поговорить, просто ложились спать – так ночь, думали они, закончится поскорее.   Смельчаки, кто всё же отважился выйти в ту ночь на улицу, пробирались сквозь тьму, как через густой кисель. Тьма залепляла им уши, закрывала глаза. Тем, кто пытался говорить, она затекала в рот. Некоторые потом утверждали, что по вкусу тьма похожа на ежевичный джем. Другие спорили с ними и утверждали, что она кислая и горчит. Одна женщина рассказывала, что вкус тьмы настолько ей понравился, что она набрала её несколько банок и законсервировала на зиму; правда, банки потом оказались пустыми: «Наверное, неплотно закрыла», - говорила она.   А потом пришёл рассвет. Первый луч солнца вспорол тьме брюхо и по ещё тёмному небу разлилась алая заря. За ним был второй, третий… Тьма отчаянно сопротивлялась – ей казалось, что она тут навсегда. Она пряталась по подворотням, заброшенным домам, скалилась из подвалов. Но солнце поднималось всё выше и выше, и наконец тьма отступила, оставив тени в напоминание о себе.   Люди выходили из своих жилищ, улыбались солнцу, подставляли ему свои лица. Они умывались солнечным светом и делились друг с другом тем, что пережили в эту жуткую ночь.

На днях довелось пережить мне самый настоящий лингвистическо-эзотерический опыт. Я читал какую-то статью, где на одной странице слово "качество" повторялось раз пятнадцать. А если учесть, что некоторые предложения мне пришлось перечитывать по несколько раз, ибо автор статьи не захотел позаботиться об удобочитаемости своего текста, то вполне можете представить сколько раз мне пришлось встретиться с этим "качеством". В какой-то момент я поймал себя на мысли, что это слово начинает терять смыл. И, чем больше я его перечитывал, тем бессмысленнее оно становилось. Потом оно стало распадаться на отдельные слоги, взяло себя в руки и попыталось обрести новый смысл, чтобы снова развалиться на запчасти. Я отложил чтение в сторону, закрыл глаза и попытался ни о чём не думать. "Качественные" буквы пчелиным роем носились в темноте внутреннего взора. Я тряхнул головой и открыл глаза. Статью я так и не дочитал и подозреваю, что ничуть от этого не проиграл.

На Курской от самого входа в метро до лестницы, спускающейся к турникетам, пролегла колбасная дорожка. Тонкие кружочки варёно-копчёной колбасы лежали на почти одинаковом расстоянии друг от друга, уставившись в потолок белыми глазками жира. Сомневаюсь, что из кого-то равномерно выпадали кусочки колбасы, потому я придумал историю про современного Мальчика-с-пальчик. Его похитил злой дежурный по станции, потащил в своё жуткое логово и захотел обратить в работника метрополитена, а несчастный мальчик, за неимением лучшего, тайком выбрасывал колбасные кругляши, чтобы потом найти дорогу обратно и спастись. P.S.: Как вы знаете, счастливый конец у сказок был только в сопливых вариантах для детей, в оригинальных версиях никаким хэппи-эндом и не пахло. А поэтому, колбаску уберут уборщики, а Мальчик со своим пальчиком навсегда останется в метро. P.S.: Три месяца работы в Московском метрополитене не прошли бесследно.

Сегодня я разбирал шкаф и случайно наткнулся на одну свою записную книжку 2017 года, в которую я записывал небольшие рассказики в стиле Хармса. Так вот что я думаю: а не устроить ли мне тут небольшую Хармсиаду? Не вижу совершенно никаких противопоказаний к этому. Поэтому да, Хармсиаде быть!

НОЗДРЯ Не дочитав главу до конца, Пакушев закрыл книгу, выключил свет и лёг спать. – Фи-ить! Фи-ить! – тоскливо просвистела его левая ноздря. Пакушев шмыгнул носом. – Фи-ить! Он шмыгнул носом ещё раз, посильнее. – Фи-ить! Пакушев прикрыл правую ноздрю и глубоко вдохнул и выдохнул левой. На всякий случай попробовал подышать. Тишина. Пакушев повернулся на другой бок. – Фи-ить! От досады он ударил кулаком по стене. – Э, бл..! – послышалось из-за стены. Пакушев жил в новостройке, толщина стен которой вызывала некоторые вопросы. – Пошёл ты, – пробурчал Пакушев. Он включил свет, нашёл в тумбочке бумажные носовые платочки и высморкался. Подышал. Нос не издал ни звука. Пакушев щёлкнул выключателем, повернул подушку прохладненькой стороной к себе и снова попытался заснуть. – Фи-ить! Пакушев громко и нецензурно выругался. – Заткнись! – раздался всё тот же голос. – Иди в жопу! – крикнул Пакушев в ответ. Из-за стены донеслось бормотание, предлагавшее Пакушеву самому пойти в указанном направлении. Пакушев встал, открыл ящик комода, где у него хранились всякие медицинские надобности и стал разгребать коробочки и пузырёчки. – Ага! Он выудил из ящика пластиковую бутылочку для промывания носа. В ванной Пакушев как можно тщательнее промыл нос. Потом глубоко подышал, наклоняя голову то на правый, то на левый бок. Ноздря хранила молчание. Он попил водички из-под крана и неуверенно лёг в постель. Свет выключать не стал, на всякий случай. – Фи-ить! Пакушев чуть не заплакал. Он посмотрел на часы: 4.30. «Господи! – подумал он. – Через два часа вставать. За что?!» Он встал, нашарил спрей от насморка и три раза пшикнул в злополучную ноздрю. Немного постояв с запрокинутой головой, он снова лёг. Ноздря молчала, но заснуть у Пакушева уже не получилось – в его окно радостно заглядывало солнце. На утреннем совещании Пакушев постоянно клевал носом, получая при этом тычки локтем в бок от сидящей рядом коллеги. – Ну что, какие будут вопросы? – спросил в конце совещания босс. Собравшиеся молчали, поглядывая друг на друга. – Фи-ить! – тоскливо просвистело в тишине.

Я завёл её. Она вся дрожала и трепетала в моих руках. Дрель. Древняя, как кости динозавров. Казалось, сам Господь Бог создал её во второй день творения, чтобы закрепить небесную твердь на своём месте. Никогда не доводилось мне сверлить стены такой старушкой. Но надо отдать ей должное – старушка справилась на отлично: стена уставилась на мир двумя чёрными точками. Впрочем, неудивительно: хрущёвка эта – ровесница небесной тверди, поэтому напрочь высохший цемент можно было проковырять вилкой. P.S.: карниз я всё таки повесил.

Осень красит деревья в жёлтый и красный, Серыми губками туч омывает землю, Шелестит опавшей листвой по паркам И хрустит первым ледком на лужах. Осень пахнет спелыми яблоками, Грибами и жухлой травой. Осень на вкус, как пирог с рябиной, Который ты запиваешь кофе с бузинным ликёром.