Гучков понимал, что - не пересилил их, не хватило его напо­ ра, завяз. Истратился в споре, обезнадёжел. Слабость своей стороны поражала его. Никогда прежде ему не рисовалось, что с первых же дней он окажется в таком безпомощ­ном переклоне. Где же в России те люди, которыми стоит великая страна? Ве­ликая, великая, а на любое дело начни скликивать - и нет нико­го. ЗагадКа русского характера! Пришёл адъютант, звать Гучкова. Сказал: уже все были соглас­ны отменить и «приказ N!! 1» и тем более «N2 2», лишь бы неконфуз­но для Совета, - но Нахамкис остался непреклонен и преградил. Всё же. Всё же надо было ещё торговаться- и что-то взять...

Смотрел на этих делегатов и удивлялся: неужели эти все годы они велись на одной с ним родине? Прожил Гучков 55 лет, имел со­перников и врагов, но всё среди имён названных, которые вместе с ним и составляли как будто Россию. А вот, достигнув высоты ми­нистерского кресла, должен был считаться не с теми со всеми, а с этими новоявленными мурлами. Вот это и есть революция: иметь дело с неравными, низкими для себя. Нет, нельзя давать пути своему презрению. Гучков не мог их сломить, не мог своею властью отменить уже растеюпийся «при­каз N-!1», это ничего бы не дало, а только сделал бы себя смешным...

Такой falcon de parler настолько, кажется, уже был у них при­нят, что не казался смешон и не мог быть оборван как неприлич­ный. И через колючки этого мурлыжного агитаторства надо было вести деловой разговор, -да может быть самый важный разговор всей этой революции.  А рядом с собой Гучков не мог посадить такого прямого отру­бистого генерала, как Корнилов, ибо всё испортит.  Но Скобелев? - ведь всё-таки же член Думы и сиживал в од­ном зале с людьми? К тому же только что вернулся из Гельсингфор­са, видел тамошние убийства, видел, но тела убитых не зазеркали­лись в его пустых зрачках. Болтал, что матросы и солдаты потом проявили сознательность...