Сельский корреспондент

Июль сорок второго. Немецкое наступление идет полным ходом. После взятия Воронежа, воодушевленные победой, немецкие подразделения встали лагерем в деревне на берегу Дона. Погода отличная, настроение – тоже, и решили устроить фашисты веселую гулянку. Алкоголь льется рекой, пляшут фрицы, разгоряченные русской банькой. Тискают местных девушек, которые, скрывая ненависть, перечить не смеют, ведь расстреляют всю деревню, только слово скажи… Незнакомые звуки губной гармошки, смех и песни на ненавистном местным жителям языке, разносятся далеко по округе...

Неестественная, оглушающая тишина висит над обломками жилых домов. Тлеющие остатки деревянных стен заволакивают едким дымом все вокруг, и только обугленные остовы глиняных печей, когда-то дающих тепло и уют, теперь немым укором возвышаются над мертвой деревней. Ни звука. Даже птиц не слышно. Только иногда, неожиданно громко, мелкой дробью рассыпаются осколки разрушенных стен, и медленно оседает пыль на жителей этой деревни, тех, кто еще недавно был жив… Несколько советских разведчиков пробираются сквозь разрушенную после немецкой бомбежки деревню...

"Убит во время прохождения военной службы в мирное время" - сухие строки протокола, а за ними судьба...

Он был своим среди народа. И был чужим среди чужих. Его звенящий болью стих И ныне – свет средь непогоды. Пел правду на разрыв души. Рвалась струна от напряженья. О тех, кто победил в сраженьях, Кто оккупанта придушил. Не допускали на трибуны, Где лжи слепая пелена. Но правды жаждала страна. Хрипели в окнах его струны. Он в вечность канул под фанфары. Спортивный праздник ликовал. Как жил и так же умирал. Он никогда не будет старым. Ушел без визы, без запроса, Все вышло так, как он писал. И профиль выплавлен в металл, И спеленали руки тросом...