Текст: Елена Горфункель в совместном проекте БДТ им. Г.А. Товстоногова и Школы Masters
Путь к сцене
Театру лестно, что его биография связана с великим поэтом. Тем более, если история театра, как это было с Большим драматическим, начинается с имени и дел великого поэта. В 1919 году Александр Блок вплотную приблизился к театру. Исполнилась мечта его жизни. Он готовился стать актером, начиная с гимназических времен. Играл в любительских спектаклях Гамлета, Дон Гуана, Скупого. В университетские годы был постоянным зрителем столичных театров, знакомился с актерами, с режиссерами, драматургами. Когда начал писать пьесы, воображал, что они увидят свет в Московском художественном театре.
Грезы не сбывались. Профессиональным актером Блок не стал и любительство понемногу забыл. Постановки его пьес в МХТ сначала оттягивались, а потом и вовсе отменялись. «Балаганчик» в 1907 году поставил Всеволод Мейерхольд в Петербурге в Театре Веры Комиссаржевской. Премьера оказалась для режиссера скандальной и успешной. Блок оценил смелость Мейерхольда — это была и его, автора пьесы, отвага, с которой он покончил с символизмом. Блок любил драматургию Ибсена и прохладней относился к Метерлинку. Так возник его парадокс — вождь русских символистов тяготел к театру «слышимого и видимого» воочию, как на сцене Художественного театра, мира. А лучший театр, где ему всегда было уютно, его избегал, считал его пьесы не сценичными («Песня судьбы», «Незнакомка», «Роза и Крест»); в то же время искания условного театра его не очень устраивали.
Так подошла революция. В 1918 опубликована поэма «Двенадцать». После нее одни, старые знакомые, перестали подавать Блоку руку. Другие, новые знакомые, восприняли поэму как факт признания власти большевиков. Ни те, ни другие не поняли, что поэт в этом гениальном произведении, звуковом и ритмическом отражении эпохи (в «Двенадцать» услышан шум времени) находится над схваткой. Что он взлетел и смотрит на заснеженный Петроград с порядочной высоты. Что он ни перед кем, в том числе и перед новой властью, не выслуживается. Что это его поэтическая правда. Но «Двенадцать», хотел того Блок или нет, стала пропуском в новое время — и новую культуру.
Самуил Алянский, один из активных деятелей новой культуры, основатель издательства «Алконост», вспоминал:
Трудно перечислить все государственные и общественные организации, коллегии, комитеты и комиссии по вопросам культуры, в работе которых принимал участие Александр Александрович Блок.
Поэт не искал карьеры, это она искала его, нуждалась в нем. Первая должность — Председатель репертуарной секции при Театральном отделе Наркомата просвещения. Туда Блока позвал Мейерхольд, получивший должность заведующего Театральным отделом. От репертуарной секции Блок отказался довольно быстро. Но тут последовало предложение актрисы Марии Федоровны Андреевой (активистки революционного движения c партийной кличкой «Феномен» и видного общественного деятеля) работать в открывающемся Большом драматическом театре, где репертуар строился бы на трагедии, героической драме и классической комедии.
Это совпадало со вкусами и видением театрального будущего у Блока. Так оказалось, что имя Блока вписано в легендарную тройку основателей БДТ — Максим Горький, Мария Андреева, Александр Блок. Актерскую группу лидеров составляли Юрий Михайлович Юрьев (трагедия), Николай Федорович Монахов (комедия и водевиль), Владимир Васильевич Максимов (кинематограф). Первый советский театр открылся 15 февраля 1919 года «Доном Карлосом» Шиллера.
В ритме эпохи
Мечта наконец-то сбылась. Блок включился в работу Председателя режиссерского управления ответственно, но с сомнением. Уже после формального назначения он писал Андреевой, что видит свою пользу для театра лишь в том, чтобы давать советы по репертуару. И сразу, не откладывая в долгий ящик, предлагает схему:
Середина — неподвижный театр — Шекспир, вечное, общечеловеческое (в этом центре „Виндзорские кумушки“, которых едва ли удастся поднять, заменяются „Алексеем“ тоже не современное, а общечеловеческое). Одна стрелка — Шиллер и Гюго, другая — Ибсен, Сэм-Бенелли и Левберг. Все это вместе — хороший волевой напор, хороший таран.
В остальном Блок пытается объяснить, что он — не такой театральный человек, который может пригодиться по-настоящему. «Заседать» же ему не хочется. Он по духу не чиновник и не бюрократ. И потом — все эти дела «непохожи по ритму» на то, чем он занимается как поэт.
Однако отступать было поздно, и колесо театральной лихорадки захватило Блока. Он участвовал в заседаниях управления, искал подходящий материал для репертуара БДТ, писал рецензии на поступающие в театр пьесы, смиряясь с пошлостью и невежеством новых авторов. Хлопотал о работе для знакомых. Анализировал классические драмы, находя подчас в них «тайные смыслы». Сидел во время репетиций в зале или в боковой режиссерской ложе. Следил, как актеры говорят, особенно говорят стихами и делал замечания. БДТ первое время помещался в неотапливаемом здании консерватории (в том же 1919 труппа переедет на Фонтанку — в то самое здание, в котором театр находится по сей день; до революции в здании нынешнего БДТ работал Малый, или суворинский театр; его владелец — драматург и журналист, друг Чехова, Алексей Сергеевич Суворин). Паек, который получали служащие, состоял из хлеба и сушеной воблы. Блок получал три пайка по трем службам, но прокормить семью все равно не мог.
«Претерпеть и переждать», уговаривал себя и других Блок. Он имел в виду не только трудности быта. Он надеялся, что со временем искусство театра обязательно станет «бюджетным испытанием государства».
Пока государство идет навстречу, — пишет Блок, — надо успеть заразить толпу (и труппу в том числе) истинно высоким.
Он сочинял речи для выступления перед зрителями и иногда сам выступал перед красноармейцами, заполнявшими зал. Всего Блок подготовил пять таких просветительских прологов: к «Дон Карлосу», «Разбойникам» Шиллера, «Дантону» Левберг, «Много шума из ничего» Шекспира и «Рваному плащу» Сэм-Бенелли.
Вот отрывок из выступления Блока в БДТ — перед зрителями «Дон Карлоса»:
Среди мучений и ревности, среди шепота злобных наушников, король Филипп стал просить у бога, чтобы тот послал ему человека. Тут ему припомнилось вдруг, что есть на свете, и даже в его государстве, человек, который живет свободно, ни перед кем не унижаясь, и даже не ищет заслуженных королевских милостей. Должно быть, это честный человек, подумал несчастный король, и позвал к себе того, о ком он подумал, друга своего сына, маркиза Позу.
Долг поэта
Похоже на детскую сказку, и ведь детьми в обольщении будущего светлого считал Блок зрителей. Порода сытых, писал он, должна уйти из зрительных залов, а порода духовно голодных — их заполнить. Одно было горько: и прошлое, и настоящее не оправдывали надежд. Блок видел, что новый театр погрязает в дрязгах и сплетнях. Что делится власть и успех, что зависть и корысть опережают оптимизм созидания чего-то настоящего и прочного. В дневниках этих лет немало резкостей, которые Блок никогда не позволял себе публично:
Большой старый театр, в котором я служу, полный грязи, интриг, мишуры, скуки и блеска, собрание людей, умеющих жрать, пить, дебоширить и играть на сцене, — это место не умерло, оно не перестало быть школою жизни, пока жизнь вокруг стараются убить… Когда жизнь возьмет верх, тогда только перестанет влечь это жирное, злое, веселое и не очень-то здоровое гнездо, которому имя — старый театр.
В первые сезоны БДТ, до 1921 года, Александр Блок работал в театре неустанно — и все с меньшим энтузиазмом. Он выступал перед труппой с большими докладами — о новых постановках, о современном театре, к годовщине БДТ. Он предлагал Большому драматическому путь «самоумаления», путь «скромности». Он выступал в защиту актеров, в частности, Юрия Михайловича Юрьева, которого труппа осуждала за уход из театра.
Он доказывал, что новому театру не нужны «искания» в мейерхольдовском духе, а нужна «музыка», гармония, соединяющая людей в моменты исторических катаклизмов — Блок полагал, что колыбелью общей гармонии должен был стать именно БДТ: «Если и музыка нас покинет, что будет тогда с нашим миром?», повторял он слова Гоголя. В конце-концов он напишет письмо А.Н. Лаврентьеву и А.И. Гришину:
Я прошу меня назначить и назвать „заведующим литературной частью“ или вообще как-нибудь „по литературной части„. Вся разница будет в том, что я не буду заседать в управлении, что, как Вы знаете, бывает редко и чего я делать вовсе не умею… Жалованье прежнее и место в партере, хотя бы похуже.
Это было не компромиссом, а усталостью. Это было отчуждением от всего, в том числе и от театра. Стихи Блока иные читатели и слушатели называли ему в лицо «мертвыми» — и он соглашался. «Слопала-таки поганая, гунявая матушка Россия, как чушка своего поросенка», напишет Блок в письме Корнею Чуковскому за два месяца до смерти. Он лечился — и врачи вяло предполагали, что букет его недомоганий происходит от истощения или от нервной болезни. Диагноз, который так и не диагностировали в свое время, оторвал Блока от дел и положил в постель.
Мы знаем, что вскоре Блок действительно умер, но когда собственно погиб — точно установить нельзя… Искусство возникает, по Блоку, из пепла действительности, из „гибельного пожара жизни“ в которой поэт, „отнимающий аромат у живого цветка“ сгорает весь, целиком. Зрелище страшное, и для многих, не вполне безучастных к поэзии людей, отталкивающее.
(Борис Тулинцев)
Приватная служба в Большом драматическом театре была честным опытом выполнения долга. Cоюз поэта и БДТ закономерно превратился в легенду, удостоверенную еще и беломраморным бюстом в «блоковском» фойе театра.