История отношений одного из самых влиятельных художников и критиков своего времени и Художественного театра – это история яркого, хоть и непродолжительного чувства. Говорят, будто любовь живет три года. Острая фаза романа Александра Бенуа с МХТ действительно длилась немногим дольше: развитие этих отношений началось 110 лет назад, в 1912 году, а завершились они летом 1915-го. В три с половиной года уместилось все: взаимная очарованность, борьба за власть, непонимание, раздражение. Вспомним, как развивался этот сюжет.
Предпосылки
Даже те, кто верит в любовь с первого взгляда, вряд ли будут отрицать, что она настигает того, кто к ней внутренне готов. Нужна потребность в чувстве – возможно, не всегда осознаваемая, но, безусловно, реальная. Эта потребность была и у Александра Бенуа, и у создателей МХТ. Она и определила их встречу.
В автобиографическом тексте «Моя собственная особа» Бенуа называет своим настоящим призванием именно театр. Плодовитый художник, теоретик искусства, публицист – словом, человек, занимавшийся тысячью разных дел, он не мог жить без сцены.
«Театр он любит с детства, любит беззаветно, беспредельно, готовый отдать ему себя в любую минуту, забыть для него все на свете. Он самый театральный человек, какого я в жизни встречал, не менее театральный, чем сам Станиславский, чем Мейерхольд», – так писал о Бенуа Игорь Грабарь.
Что же входит в понятие «театральный человек»? В первую очередь, желание осуществить себя именно в этом виде искусства. У Бенуа в области театра были свои идеи, и к моменту встречи с создателями МХТ он их отчасти уже реализовал. Стал художественным руководителем «Русских сезонов» Сергея Дягилева, воспроизведя со скрупулезной точностью в балете «Павильон Армиды» (либретто к которому сам же и написал) эпоху Версаля, был художником и сорежиссером спектакля «Праматерь» в Театре Веры Комиссаржевской, участвовал в создании Старинного театра Николая Евреинова. Его желание представить на сцене культуру ушедших эпох не было чистой реконструкцией – скорее Бенуа, как алхимик, мечтал вызвать к жизни дух былых времен, соединив его с воздухом современности. Но Старинный театр просуществовал недолго, а «Русских сезонов» было недостаточно для воплощения всех его идей. Бенуа хотелось развернуться именно на драматической сцене. Лучшим же драматическим театром России на тот момент был МХТ.
В свою очередь создатели МХТ были озабочены тем, что с точки зрения оформления их спектакли слишком консервативны. Работали они в основном с Виктором Симовым, тонким мастером, настоящим соавтором первых постановок театра. Но искусство в те годы развивалось стремительно, и требовалось держать руку на пульсе. Посмотрев у Дягилева балет «Петрушка» (кстати, одно из самых успешных творений Бенуа – он был автором либретто и оформления), Немирович-Данченко записал: «Прошел балет. И взгрустнулось мне. Отстал я. Отстали мы. По-моему, так: с нервом, смело, с талантом… Хорошо в смысле красок».
Пора было привлекать в МХТ новых художников. Круг «Мира искусства» подходил: не слишком радикально, интеллигентно, с отменным чувством истории. То, что надо.
Встреча
Итак, в начале февраля 1909 года член художественного объединения «Мир искусства» Мстислав Добужинский в отдельном кабинете ресторана «Эрмитаж» встретился со Станиславским, Немировичем-Данченко, основными артистами и пайщиками МХТ. «Станиславский к полной моей неожиданности предложил мне сделать постановку “Месяца в деревне” Тургенева и вместе с тем просил передать Александру Бенуа и другим моим коллегам по Миру Искусства о желании театра соединиться с ними в непосредственной тесной работе», – так вспоминал Добужинский об этом дне.
Через пару недель Бенуа в очередной статье цикла «Художественные письма» в газете «Речь» очень комплиментарно написал о Станиславском и МХТ и одновременно раскритиковал работу художников в этом театре, отмечая ее старомодность. Казалось, подтекстом статьи было: позовите нас, и мы покажем вам, как надо.
Выступал за кандидатуру коллеги и Добужинский.
«Бенуа прямо мечтает о такой работе, где бы он мог быть не только декоратором, но и участвовать в самой постановке – что именно вам и желательно», – писал он Станиславскому весной 1909 года.
Обе стороны долго приглядывались друг к другу, обсуждали планы. В планах были комедии Мольера, любимая эпоха Бенуа. Совместная работа все откладывалась (в том числе из-за серьезной болезни Константина Сергеевича), и, как это бывает у влюбленных, преграды только усиливали взаимное восхищение. «Я убежден, что лишь с Вами можно сделать нечто, “близкое к совершенству”», – писал Бенуа Станиславскому. «Первую работу с Вами я никому не уступлю», – откликался тот.
Сама эта работа началась лишь в 1912 году. Для «Мольеровского спектакля» выбрали «Мнимого больного» и «Тартюф». Над пьесами работали втроем: Станиславский, Немирович-Данченко и Бенуа. Сложные отношения основателей театра между собой выражались еще и в том, что каждый из них старался перетянуть художника на свою сторону. И каждому казалось, что он завоевал расположение этого блестящего эрудита, этой «ходячей энциклопедии».
«Бенуа оказался очаровательным. Он слушает, охотно идет на всякие пробы и переделки и, видно, хочет понять секреты сцены. Он прекрасный режиссер-психолог и великолепно и сразу схватил все наши приемы и увлекся ими. Очень трудолюбив. Словом – он театральный человек», – радовался Станиславский.
«Бенуа мне нравится. Он – моего толка, а не Станиславского. И, как вижу, он это уже понял, т. е. Бенуа. Почти все предложенное Станиславским встречают в нем мягкий отпор, как раз такой, какой даю всегда я», – рассказывал Немирович жене.
Разнонаправленное движение привело к тому, что работу над «Тартюфом» скоро прекратили. А вот «Мнимый больной» получился триумфальным. К нему добавили еще одну комедию Мольера – «Брак поневоле», и премьера, состоявшаяся в марте 1913 года, была названа критиками «полной победой, и очень крупной». Особенно восхищались Арганом в исполнении Станиславского. В работе над этой ролью Бенуа и К.С. пребывали в согласии. «Оба упивались воссозданием быта Аргана, начиная с его колпака, вышитого цветочками по рисунку Бенуа, и кончая ночным горшком – “очень потемневшего золота, но блестящим, как бы золото покрыто черным лаком”», – так описывает этот совместный опыт Ольга Радищева, автор фундаментального труда об истории театральных отношений Станиславского и Немировича-Данченко.
Узаконенный союз
Весной 1913 года отношения Бенуа с Художественным театром зашли так далеко, что потребовалось их официально оформить. Немирович-Данченко предложил Александру Николаевичу стать содиректором МХТ, Совет театра поручил ему «главное руководство Художественно-декорационной частью». Сам же художник отказался от сотрудничества с другими труппами, оставив за собой право раз в три года выпускать спектакль в «Русских сезонах» Дягилева. Подумывал переехать из Петербурга в Москву: новое положение обязывало.
То, что плотное вхождение одного из интеллектуальных лидеров эпохи в МХТ потенциально чревато конфликтами, было замечено довольно рано. Причем не мхатовцами.
Критик Дмитрий Философов писал в рецензии на «Мольеровский спектакль»:
«Разве Бенуа только реставратор? Разве он только художник, живущий своими мечтами в прошлом? Не обольщайтесь суровым видом его книг по истории искусства, его увлечениями веком Людовика XIV! Это все одежда. Скорлупа. По существу, в самом ядре своем, Бенуа — человек современный, с громадным темпераментом. А в театральной области он, в некотором роде, революционер… Если Бенуа развернется во всю ширь, он не сможет ограничиться ролью художественного эксперта, ролью реставратора. Он начнет бунтовать, стремиться к трудно осуществимому. Одними реформами он вряд ли по самой натуре своей утешится.
А поэтому союз его с москвичами невольно вызывает некоторую тревогу.
Пользоваться Александром Бенуа как “реформатором” — значит не использовать его энергии. Дать же ему полную волю — значит сделать скачок в неизвестность, на что вряд ли решится столь оседлое и обширное учреждение, как Московский Художественный театр».
Бенуа не только участвовал в обсуждении планов МХТ, не только был «арбитром» в художественных вопросах, но и сам хотел ставить. Назвал желаемое число спектаклей – один в год. Основатели МХТ отнеслись к этому без энтузиазма, что понятно – вряд ли бы они потерпели в своих стенах яркую режиссерскую личность.
Этот возникший холодок Бенуа не мог не ощущать. Неслучайно ведь его называли подлинно театральным человеком – он хорошо улавливал подтекст событий, скрытые душевные движения окружающих. Художник Владимир Милашевский вспоминал, как мгновенно, «между третьим и четвертым глотком чая за семейным столом на улице Глинки», давал Бенуа свои характеристики людям. «Мне запомнился взгляд Бенуа: за очками, иногда даже двойными, взгляд был мягким и ласковым, а главное, он как бы состоял из весьма сложного “коктейля” чувств: тут была и шутка, тут было и острое вглядывание человека, являющегося ценителем и знатоком не только шедевров искусства, но и людей и их взаимоотношений».
Напряженность внутренней жизни МХТ, надо полагать, Бенуа тоже видел отчетливо. И взгляды свои отстаивал непреклонно.
Его новой постановкой в театре – и как художника, и как режиссера – стала «Трактирщица» Гольдони. То есть «Трактирщицей» Бенуа назвать спектакль запретил, дескать, это слово «дает аромат капусты и внушает мысли о клопах». Выбрали другой вариант – «Хозяйка гостиницы». Премьера, вышедшая в феврале 1914 года, получила благожелательную прессу. Правда, в словах о «приятном спектакле», «зрелом художественном произведении» проскальзывало нечто снисходительное. В спектакле чувствовалась усталость: сказались разные устремления Станиславского, игравшего Кавалера ди Риппафрату, и Бенуа. Первый мечтал соединить импровизацию в духе комедии дель арте с глубоким психологическим вживанием в образ, второго интересовало воспроизведение стиля эпохи. «Было вино, но оно не пьянило, не кружило голову. Его не пили, на него только смотрели», – подвели итог газеты.
Кризис
На следующей работе различие эстетических взглядов достигло апогея. Это был «Пушкинский спектакль» по трем «Маленьким трагедиям»: «Моцарту и Сальери», «Пиру во время чумы» и «Каменному гостю», важнейшая постановка и для театра, и для Бенуа. Во время репетиций конфликт был на конфликте. Станиславский мучился, работая над ролью Сальери, пытаясь совместить выкладки своей «системы» с пушкинским стихом, Бенуа был против применения «системы» в этом спектакле. С Немировичем оказалось не проще: увидев великолепную декорацию к «Пиру во время чумы», он съязвил, что это «чума во время пира», и с недоверием относился к режиссерским возможностям Бенуа. Тот жаловался, что Немирович-Данченко его «заместил у режиссерского стола совершенно», но сам при этом с трудом справлялся даже с актерской дисциплиной. Спектакль, вышедший в марте 1915 года, провалился. Возможно, дело было в переизбытке визуального, что отметил петербургский артист Николай Монахов: «Художник Бенуа положил на обе лопатки режиссера Бенуа, а вместе с ним и первоклассный актерский коллектив МХТ». А может, сыграло свою роль и то, что взгляд Бенуа на пушкинские шедевры в спектакле получился апокалиптическим, безысходным – что несколько нервировало публику времен Первой мировой войны.
Станиславский горько писал после премьеры:
«Пушкинский спектакль обложили с особой злобой и ядом, а меня даже освистал какой-то футурист, очевидно. Публика, перед которой я играю уже 25 лет, даже и не протестовала».
Для Бенуа это стало знаком того, что из отношений с Художественным театром пора выходить. В письме Станиславскому от 24 августа 1915 года он четко объяснил свои мотивы: «Существует обычай, заставляющий полководца, по плану которого велось сражение, подать в отставку в случае проигрыша битвы. — Это случилось с баталиями Пушкинского спектакля и в Москве и в Петербурге. Я “ответственный полководец”, и я считаю своим долгом подать в отставку».
Эпилог
После расставания и Бенуа, и создатели МХТ прожили огромную жизнь. Когда в 1923 году при МХАТе создавался музей, Немирович-Данченко попросил у Александра Николаевича его портрет, добавив, как важно, чтобы история сотрудничества художника с театром осталась запечатленной для потомков. В «Моих воспоминаниях», которые Бенуа писал в эмиграции, в Париже, но не закончил, о своем романе с МХТ он не рассказал. Зато известен его пассаж из письма актрисе БДТ Надежде Комаровской 1958 года:
«Вы сами знаете, до чего могли быть тяжелы оба несравненные и по-разному гениальные его (МХТ – прим.) руководители – особенно Константин Сергеевич с его вечными сомнениями, самомучительством, с недоуменными, подчас нелепыми вопросами, со своей “тайной тиранией”. А впрочем, и то было прекрасно, и во многом я себя чувствовал там у себя в своей родной атмосфере…»
Фото из фондов Музея МХАТ
Автор текста Александра Машукова
#мхт #культура #история #бенуа #сценография