Всего шесть лет прошло после окончания Второй мировой войны. Мир понемногу оправляется от пережитого потрясения, а в университетах с невиданным доселе рвением и по очевидным причинам ведутся исследования человеческого поведения. Однажды вам, студенту колледжа, предлагают поучаствовать «в простом эксперименте на зрительное восприятие»; по крайней мере, так его презентует профессор. Было бы грехом в столь непростое время не внести в великое дело науки свою скромную лепту – и вы без всяких раздумий соглашаетесь. В назначенное время вы заходите в аудиторию, где уже собрались сам профессор и семеро других участников. Перед каждым на стол кладут две карточки: на первой, в самом её центре, нарисована большая полоска; на второй – три полоски разной длины: A, B и C. Задача перед испытуемыми стоит и правда незатейливая. Нужно всего лишь сказать, какая из трёх полосок со второй карточки равна по длине полоске с первой. Профессор начинает опрашивать всех по очереди: сперва одного, потом второго, затем третьего – и лишь в последнюю очередь вас. Ответ, мягко говоря, очевиден, так что все называют полоску B. Старые карточки забираются, и выдается новая порция, лишь слегка отличная от первоначальной. Вновь воцаряется полное единодушие, что правильный ответ – полоска C. Следующая серия карточек ложится на стол заместо предыдущих, а вас начинает беспокоить вопрос, какой смысл давать людям задание для двухлетнего ребёнка.
Здесь ход мыслей резко обрывается, поскольку происходит нечто странное: один за другим участники дают явно неверный ответ. Наступает ваша очередь, и вы, чувствуя, что истина дороже, с неизъяснимой тревогой на душе называете другую букву – не ту, что все остальные. Стартует четвёртый раунд, в котором непонятная ситуация повторяется: все семь участников дружно называют ошибочный вариант. Вы вновь оказываетесь перед дилеммой, и с удвоенным скрипом на сердце встаёте на защиту фактов. Но вот карточки продолжают меняться, вы начинаете нервничать и решаете давать такой же ответ, что и прочие участники. В конце концов, может, с вашей головой сегодня что-то не так.
Эксперимент заканчивается на 15 раунде, после чего профессор Соломон Аш с глазу на глаз рассказывает вам, что остальные семеро испытуемых были подставными лицами. Они допускали ошибку по предварительному уговору, но вот зачем же вы последовали их примеру? Немного смущаясь, вы отвечаете, что подумали, будто стали неверно измерять длину полосок или не поняли суть задания, а другие всё делали как нужно. Ничего, успокаивает он вас, 75% участников повторяют чужую ошибку хотя бы один раз, 24% делают это в большинстве случаев, а 5% – во всех без исключения. Более того, продолжает он, многие настаивают, что заведомо неверный выбор большинства был всё-таки правильным, даже когда им всё объяснили впоследствии.
Эксперименты Соломона Аша с десятками повторений и вариаций стали самым известным явлением во всей социальной психологии. Они были одной из первых научных демонстраций той силы, с которой на нас влияет большинство, даже если речь идёт о впервые встреченных незнакомцах. Повсюду нас окружают примеры использования заложенной в нас как природой, так и социумом склонности подчиняться решениям анонимной массы. Рекламные тексты пестрят такими эпитетами, как «хит продаж», «самый популярный», «бестселлер», «выбор миллионов покупателей». Продавцов учат рассказывать истории счастливых обладателей товара или услуги и помещать эти отзывы в сами рекламные тексты. И правда, «выбор миллионов» – это сильный довод для многих из нас, заставляющий стыдливо отступить на второй план описание иных характеристик товара.
Со времён римского театра выступающие, а в особенности шарлатаны, подсаживают в аудиторию людей, которые им рукоплещут и изображают восторг. Так они заражают остальную публику, рассылают во все стороны сигналы одобрения, искажая их восприятие в сторону повышенной симпатии. Наконец, каждому знаком феномен закадрового смеха, который во всех экспериментах заставляет воспринимать информацию как более смешную. Немало людей называли смех, наложенный на аудиодорожки в комедиях и юмористических шоу, безвкусным и отвратительным. Однако цифры неумолимы – он прекрасно работает, особенно для низкокачественного и среднего материала. Мы слышим, как другие смеются и веселятся, и наша душа охотно поддаётся эмоциональному заражению.
Когда мы отдаёмся потоку и плывем по течению, оно может не только склонить нас к специфическим идеям, покупкам или ракурсу восприятия, но и вынести на очень мрачные берега. Не зря эксперименты Соломона Аша, Стенли Милгрэма, Филипа Зимбардо и прочих корифеев социальной психологии отталкивались именно от загадки нацизма. В своей знаковой книге «Банальность зла» Ханна Арендт показала, что величайшие преступления человечества чаще всего совершаются не байроническими исчадиями ада и люциферами с чёрными сердцами. Нет, их совершают обычные, а некогда даже высокоморальные люди, которые просто шажочек за шажочком подчинились общим веяниям с одной стороны и авторитету некоторых фигур – с другой.
Главнейшее лицо, ответственное за массовое уничтожение евреев, Адольф Эйхман, если его переодеть, наверняка показался бы вам очень славным, пусть и посредственным парнем. Он был хорошим другом, семейным человеком и душой компании. За всю жизнь он лично не убил ни одного человека. Вообще не любил насилия и производил впечатление спокойного, очень «положительного» индивида. Правда, Эйхман был довольно глуп и легко поддавался влияниям, в чём и состоит центральный тезис книги Арендт. Там не было ни злого гения, ни одержимого жаждой крови маньяка, которого нам рисует живое воображение – скорее то был ограниченный массовый человек, чиновник, делающий порученную ему работу. Если бы ему поручили спасать, а не казнить, он делал бы это с не меньшим рвением.
То же произошло с миллионами других людей, например, с немецкими полицейскими 20-ых годов прошлого века. Для всей Европы они были образцами чести, нравственности и безукоризненного выполнения долга, но не так уж много понадобилось, чтобы эти мужчины старой закалки превратились в нечто совсем гадкое и начали отстреливать и закапывать беременных женщин. Парадоксально, но их постепенное согласие делать всё более аморальные вещи диктовалось соображениями «высокой морали и совести». Они просто не могли позволить себе просить увольнения, оставляя всю эту грязную и мерзкую работу сослуживцам, и брали грех на душу ради Отечества и товарищеской солидарности, как некую высшую жертву. Одним словом, зло банально, причем банально до тошноты и скуки. Основная масса так называемых чудовищ от чиновников до непосредственных исполнителей была не изрытыми червями пороков демонами, а обычными бесхребетными и глуповатыми homo sapiens, которые медленно, но неуклонно подчинились ложным авторитетам, анонимному большинству и историческому потоку. В чем же источник этой роковой силы, которая заставляет человека смеяться, совершать покупки, но также толкает на самые зверские злодеяния?
Эволюционные причины и механизм подчинения группе
Окружающий мир столь велик, изменчив и сложен, что природа не способна заблаговременно вместить в нас адекватные ему поведенческие и информационные шаблоны. Попыток это сделать, тем не менее, она не оставляет, и многие организмы от рыб и ракообразных до насекомых и даже млекопитающих рождаются, заранее зная и умея почти всё, что им понадобится в будущем. Их нервные системы просто не обладают достаточными вычислительными мощностями для развитого обучения, а продолжительность жизни для этого слишком коротка, потому они вынуждены полагаться на эволюционное наследство. Изъяном подобной стратегии является очень бедный арсенал возможностей и неэффективная адаптация к переменам окружающей среды и новым экологическим нишам у отдельных особей. Самые развитые виды живых существ живут значительно дольше и процессоры имеют большие и быстрые, а потому, напротив, делают ставку как раз на индивидуальное обучение, снижая долю и строгость инстинктивных программ. Человекообразные обезьяны и мы, homo sapiens, рождаемся с довольно скромным набором предустановленных в нас ценностей, знаний и навыков. Даже те, что есть, обладают высокой пластичностью и нуждаются в прижизненном формировании и наполнении.
Откуда же появившемуся на свет смышлёному существу черпать отсутствующие сведения о мире и том, как в нём себя вести? Каждый раз всему учиться самостоятельно и изобретать заново чрезвычайно опасно – да и просто не получится. Мы вынуждены положиться на опыт тех, кто вокруг нас, копировать их поступки, идеи и привычки. Они просуществовали куда дольше чем мы, и нашли хоть какие-то решения для проблем, стоящих и перед нами. Готовность к подражанию групповому поведению, готовность плыть по течению миллионы лет являлась преимуществом в отборе. Тот, кто отказывался подражать, кто ел красивые, но ядовитые ягоды, которых избегали остальные, не убегал, когда убегали прочие, не шёл за едой туда, куда шли другие, играл у обрывов и змеиных нор, просто умирал, как и его свободолюбивые гены. Когда мы выбираем, как себя вести, главный источник принимаемых нами решений – это поведение других людей, как тех, что жили до нас, так и тех, кто вокруг нас сейчас. Этот механизм позволяет перенимать важный социальный опыт, обходить стороной невидимые нам волчьи ямы и не тратить время на решение проблем, к которым уже нашли подход другие. Подражание и подчинение представляют собой столь мощные инстинкты ещё и потому, что без них невозможно развитие и безопасность потомства. Как и всё полезное, впрочем, инстинктивное подражание способно давать сбой. Слепому копированию нередко подвергаются регрессивные формы поведения, бесполезные или откровенно губительные привычки и жизненные выборы.
Одновременно с общей информацией о мире усвоению подлежат нормы и статусная структура группы. Это даёт возможность как избежать в ней проблем и наказаний, так и получить шанс подняться повыше. Мы понимаем, что правильно и допустимо, смотря по тому, что считают правильным и допустимым остальные. Как вести себя за ужином? Как здороваться и прощаться, что можно говорить, а что нельзя, как прилично сидеть, стоять? Отказ или неумение вписаться в социальные нормы представляет угрозу для тех, кто в этом социуме существует. Большую часть истории человечества даже малая оплошность здесь могла легко привести к немедленной смерти. Не так посмотрел на египетского фараона или, наоборот, посмел посмотреть на китайского императора выше уровня стоп? Казнь на месте! А ведь помимо траектории бросаемых взглядов всегда имелись сотни других мизансцен и нюансов, так что если не проявлять осторожность, быть беде.
Многие нормы обладают высокой содержательной подвижностью, и достаточно правильно сконструировать сигнал, чтобы люди начали вести себя в новой манере. Социальные психологи прошлого века любили проводить эксперименты вроде следующего. На одной из центральных улиц города они усаживались на коврики пить чай, стелили рядом несколько пустых, а между тем нанятая девушка разливала его по чашечкам и подавала разнообразные десерты. Казалось бы, сцена весьма нелепая, да и места специально выбирались такие, где подобные смелые мероприятия совсем не были заурядным зрелищем. Довольно скоро, однако, коврики занимались прохожими, которые подходили, плюхались на пятую точку на тротуар и также выражали желание испить чая. Эксперименты приходилось в течение часа или двух сворачивать, потому что масштабы выходили из-под контроля и начинали затруднять движение.
Другая причина склонности к подражанию группе состоит в полезности для координации действий и потому выживания общности. Один ребёнок заплакал – все заплакали, одна собака испугалась – все испугались, один волк заметил жертву и бросился вперёд – все бросились вперёд, даже ничего ещё не видев. Это позволяет быстро передавать информацию и эффективно объединять усилия. Допустим, приближается угроза, кто-то её замечает и демонстрирует страх; в этой ситуации лучше бы и остальным вовремя испугаться и занервничать, пускай сами они ничего и не видели. Напротив, если кто-то в восторге устремляется вперёд, наверняка, там есть, чем поживиться. Это далеко не безошибочная система, но её точность сотни миллионов лет была достаточной, чтобы плюсы перевешивали минусы.
Мы врождённо очень восприимчивы к некритическому эмоциональному и поведенческому заражению, в чём всякий может убедиться в самых бытовых ситуациях. Если рядом с нами находится человек, который весь так и излучает негативную энергию – раздражение, разочарование, агрессию или панику, – то не заразиться ими практически невозможно. Аналогично, веселье, смех, радость, беззаботность тоже неплохо передаются тем, кто вокруг, хотя и слабее.
С нейробиологической точки зрения, за имитацию и заражение ответственны зеркальные нейроны, обнаруженные в 1992 г. итальянским нейробиологом Джакомо Ризолатти. Они представляют собой нервные клетки, рассредоточенные по всему мозгу, главная задача которых – обучение и моделирование через наблюдение. При наблюдении за тем, как другой человек выполняет физические действия, у нас срабатывают зеркальные нейроны моторной коры мозга – мы запоминаем двигательный образ и мысленно совершаем ту же последовательность действий. Таким образом, при восприятии поведения другого живого существа, в нашей голове оно воспроизводится в уменьшенном масштабе. Мы создаём модель того, что именно оно делает, но также и того, что чувствует – и испытываем некое подобие его эмоций, каковыми они нам представляются. Благодаря этому человек может прогнозировать чужие действия и обучаться на основе чужого опыта. Если мы, к примеру, чувствуем боль нашего товарища, вызванную неким обстоятельством, то тем самым обучаемся избегать названного обстоятельства, как если бы оно причинило боль и нам.
Аберрация подчинения группе и определяющие её факторы
По эволюционным причинам в человеке имеется врождённый фундаментальный стереотип: аберрация подчинения группе – искажение восприятия, при котором коллективное поведение наделяется повышенной ценностью, а его критическая оценка ослабевает. Из экспериментов Соломона Аша мы узнали, что люди стараются не выбиваться из общего течения, даже когда речь идёт об увиденных впервые незнакомцах. Не удивительно в таком случае, что это воздействие становится тем сильнее, чем более мы любим и ценим конкретную группу или зависим от неё. Одним словом, охотнее всего мы копируем поведение и взгляды тех, кого считаем Своими.
Это хорошо продемонстрировано в хитроумном эксперименте, проведённом в 1968 г. Харви Хорнштейном и другими психологами из Колумбийского университета. Они клали на мостовую бумажник с деньгами, к которому прилагалось письмо. Из прочтения становилось ясно, что его автор сам недавно нашёл этот бумажник и нёс его на почту, чтобы отослать настоящему владельцу вместе с сопровождающим письмом, но, увы, случайно обронил. Если письмо создавало впечатление, что его написал человек из иной среды, к примеру, сравнительно недавно приехавший иммигрант, то лишь 33% следовали его благородному примеру и отправляли бумажник по указанному адресу. Но вот если автор производил впечатление Своего (по манере писать и уровню грамотности), то уже 70% людей высылали бумажник владельцу. О том, насколько охотнее мы копируем поведение Своих, издавна знают не только психологи, но и рекламисты, которые ещё в начале XX века поголовно обнаружили, что эффективность продвижения максимальна при использовании образов того же возрастного и социокультурного профиля, что и целевая аудитория.
Уровень конформизма зависит также от генетики индивида, накопленного внутреннего опыта и даже текущего состояния мозга. К примеру, у подростков ещё не сформирована префронтальная кора мозга и способность к сознательному контролю. Одновременно они испытывают повышенную необходимость интегрироваться в социум, в связи с чем люди этого возраста столь подвержены как пропаганде, так и анонимному влиянию своей группы (в психологии данный феномен известен как peer pressure). Прежде всего, это касается дурных влияний, заблуждений и пороков по той простой причине, что все они коренятся в слабости и лености, а движение по линии наименьшего сопротивления есть первая из выбираемых живым существом траекторий. Как следствие, если друзья подростка увлекаются определёнными вещами и имеют некоторые привычки, то с большой вероятностью и он – по инерции подражания и дабы завоевать очки симпатии – будет их иметь.
Наконец, склонность к подчинению растёт в ситуации опасности и неопределённости. Чувствуя сильную неуверенность в себе и мире вокруг, не зная, что делать, мы обращаемся к естественному источнику знания – поведению и образу мыслей окружающих. Так, кризисная и нестабильная ситуация в Германии после поражения в Первой мировой войне сделала умы немцев достаточно податливыми, чтобы они с утроенной охотой пошли на поводу у группы и её лидеров. Как показывают исследования, даже в благоприятных условиях движение наперекор идеям, ценностям и правилам общности распаляет центры негативных эмоций и требует больших энергетических затрат. При всеобщем же смятении и непредсказуемости обстоятельств совокупная нагрузка становится столь высока, что типичный индивид не может её переносить.
Он бежит от свободы, тяготится ей, поскольку свобода означает ответственность. Свобода требует напряжения умственных и душевных сил, она подразумевает необходимость выбирать, планировать, рисковать, бороться, преодолевать себя, созидать. Желая избежать напряжения от конфликта с большинством, избежать напряжения от работы собственной мысли, он ищет эмоциональной разрядки в единении с массой. Он делегирует решения случаю, группе или же вручает себя тоталитарным системам – политическому вождю или религиозному авторитету, которые сделают всё за него. Это снимает груз внутреннего усилия, внешней борьбы и ответственности, даря искомое облегчение, но длится оно недолго и достаётся дорогой ценой.
Эксперименты Бандуры и эффект Вертера: подражание индивидам
Если мы неоднократно сталкиваемся с действиями, воспринимаемыми сообществом как нормативные, в нас запускается аберрация подчинения группе и появляется искушение их некритически усвоить. Зачастую для этого бывает достаточно и единичных анонимных примеров, особенно если те интерпретируются как олицетворение коллективного выбора и исходят от представителя группы Своих, пускай и ранее незнакомого. Красноречивое подтверждение этому дал психолог Альберт Бандура в серии экспериментов начала 1960-ых годов. В одном из них он отобрал детей от 3 до 6 лет, страдавших от сильного и близкого к фобии страха перед собаками. Каждый день, в течение 20 минут, он показывал испытуемым видеозапись, на которой ребёнок того же возраста радостно играл с собакой в специальном игровом вольере. Уже через четыре дня 67% из них беззаботно и по собственному согласию делали то же самое в похожем вольерчике, при этом будучи запертыми наедине с некогда столь пугавшим их зверем. За последующие десятилетия эта незамысловатая методика продолжила приносить столь же потрясающие результаты. Множество детей с разными видами фобий и поведенческих расстройств исцелялись посредством наблюдения за свободными от них сверстниками, а замкнутые, нелюдимые и несчастные превращались в полную противоположность.
С не меньшей легкостью копированию подлежит дурное и агрессивное поведение, и чтобы проверить это Альберт Бандура разработал эксперимент под названием «кукла Бобо». В нём дети проводили по 10 минут в детской комнате с незнакомым взрослым, который либо спокойно возился с игрушками, либо всячески избивал руками и молотком манекен по имени «Бобо», сопровождая это воинственными фразами. Через некоторое время, после перерыва, юных участников препровождали в другую комнату с набором обычных игрушек и стоящей в уголке куклой Бобо. Разумеется, те, кто стал свидетелем посрамления несчастного манекена, намного чаще проявляли к нему агрессию, принимались избивать и даже повторяли такие же выкрики.
Власть личного примера над взрослыми почти столь же высока, как и над детьми, а нередко он играет решающую роль даже в вопросах жизни и смерти. Этот феномен, крайнее и гротескное воплощение подражания, стал известен как «эффект Вертера» – в честь первого романа Гёте, «Страдания юного Вертера», опубликованного в 1774 г. Книга принесла писателю мгновенную славу и снискала такую популярность среди публики, что впечатлительные молодые люди Европы по примеру главного героя вооружились двумя пистолетами и облачились в синие фраки и жёлтые панталоны. Этим, однако, дело не закончилось. В конце романа Вертер, мучимый несчастной любовью и отвергнутый возлюбленной, сводит счёты с жизнью. Как оказалось, мода распространилась и на это – вскоре после публикации по Европе прокатилась волна имитационных самоубийств, зачастую с роковым томиком, лежащим на месте сего акта. Это привело к запрету распространения романа и самого вертеровского стиля одежды в Лейпциге, книга также была запрещена в Копенгагене и по всей Италии.
Описанный случай вовсе не является историческим курьезом, чем-то уникальным и из ряда вон выходящим. После того как Николай Карамзин в 1792 г. опубликовал повесть «Бедная Лиза», в которой девушка по тем же причинам, что и Вертер, топится в пруду, в Российской империи наблюдалась серия подражаний. Аналогичные последствия имели не только художественные произведения, в которых люди лишают себя жизни, но и сотни резонансных самоубийств реальных людей. К известнейшим среди них принадлежат смерть Мэрилин Монро в 1962 г. и самосожжение Мохаммеда Буазизи в 2010 г., которое вместе с тем дало начало тунисской революции.
Термин «эффект Вертера» был введён американским социологом Дэвидом Филлипсом в 1974 г. для концептуализации описанного феномена. Исследователь и его коллеги обратили внимание на поразительную корреляцию. Изучив статистику самоубийств в США за несколько десятилетий, они обнаружили, что в течение двух месяцев после масштабного освещения в СМИ самоубийства, количество людей, решающих свести счёты с жизнью, значительно возрастает. Но что действительно озадачивает, так это то обстоятельство, что сразу после крупной истории о суициде на 1000% увеличивается вероятность катастроф коммерческих самолётов. Число и смертоносность автомобильных катастроф с летальным исходом также взлетает вверх. Более того, в основном авторами самоубийств и подобных «несчастных случаев» оказываются люди, принадлежащие к той же социальной и возрастной группе и региону, что и виновник первоначального суицида.
Человек, павший жертвой эффекта Вертера, есть тот, кто стоит на грани в отношении важнейшего решения – например, выбора между жизнью и смертью. Он не способен на свой поступок даже в этом вопросе. Любой ветерок, сказанное слово, статья в газете или репортаж способны подтолкнуть его налево или направо, к жизни или смерти, браку или расставанию, героизму или подлости. Он может быть спровоцирован чем угодно, и не в последнюю очередь образцом чужого поведения. Тогда, вдохновленный и набравшийся сил, он глотает пригоршню снотворных таблеток или пускает себе пулю в висок. Тогда он направляет свой автомобиль на лобовое столкновение и забирает с собой в небытие ещё несколько случайных встречных. Тогда он сознательно или полубессознательно совершает ошибку при пилотировании самолёта и уносит жизни десятков или сотен пассажиров. Тогда он поднимается на крышу здания, расстреливает из автомата толпу и совершает самоубийство, как произошло в Лас-Вегасе в 2017 г.
Опасности конформизма и пути его преодоления
При звуках слова «планктон» в нашей голове материализуются мириады крошечных водорослей и маленьких животных, которые населяют водные пространства и перемещаются силой потоков. Технически, однако, планктоном являются и многие крупные существа – к примеру, огромная рыба-луна или медузы от всем привычных до гигантских, с щупальцами свыше 30 метров и двухметровым диаметром купола. Не стоит позволять активным движениям и энергичным гребкам обманывать нас: их сил всё равно недостаточно, чтобы сопротивляться морским течениям, и те несут их, безвольных, куда захотят. Точно такое же явление мы на каждом шагу встречаем в человеческих сообществах. Вся бурная и целеустремлённая деятельность большинства есть только покорные колебания медузы взад и вперёд внутри движущей её стихии, каковой она даже не осознаёт. Проблема здесь в том, что течения социальных процессов или выбрасывают нас на голые скалы, или в лучшем случае держат в стороне от наиболее интересных мест в океане. Маршруты их вовсе не случайны и обыкновенно отражают чьи-то конкретные интересы и заблуждения, которым человек служит, полагая, будто они – его собственные.
Человек ставит перед собой определённые цели, покупает вещи, имеет взгляды, привычки и обыкновения, какой-то набор критериев для оценки себя и мира вокруг. При этом создаётся стойкое впечатление, что никакого давления нет: строго говоря, никто к этому его не принуждает и не принуждал. Кажется так лишь потому, что группа уже находится внутри его головы и действует не извне, а изнутри. Коварнейшая из ловушек кроется как раз здесь – нет необходимости принуждать того, кто принудит себя сам, упражняя то, что считает своей свободной волей. Даже умнейшие из нас не замечают, что как авторитеты, так и группа ими интернализированы, стали их частью как некие архепаразиты, вросшие в тело психики. Многие решения кажутся своими, так как исходят «изнутри», но они всё равно остаются конформизмом, ибо мы некритически впустили информационные вирусы, действующие от нашего имени. Оценивая себя и свои поступки, решая, что нам делать, мы постоянно и не отдавая себе в том отчёт используем проникшие в нас групповые шаблоны и системы координат, не убедившись предварительно и самостоятельно в их качестве. Из-за них формируется внешний центр детерминации поведения и жизнь подчиняется условиям, противоречащим счастью и росту индивида, становится на службу паразитическим организмам и воплощенным в них ориентирам.
Следует, потому, чаще ставить перед собой вопрос, наша ли способность суждения выносит оценку или принимает решение – или это делают заглоченные целиком идейные блоки, может быть, заглоченные ещё в раннем детстве. Мера взросления и индивидуального развития определяются как раз тем, в какой степени принимаемые решения действительно принадлежат нам. В том смысле, прошли ли воспринятые идеи и модели поведения честную проверку способностью суждения, горнило самостоятельного интеллектуального анализа и синтеза.
Чтобы продвинуться на этом пути дальше, необходимо преодолеть аберрацию подчинения группе – то искажение восприятия, которое заставляет нас слишком уж поспешно и бессознательно копировать её поведение и мировоззрение. Злоупотребление им часто принимает форму количественного аргумента – мол, так делают многие, так думали и поступали всегда, а значит, более весомых доводов не требуется. Стоит ли говорить, какое большое это заблуждение и в какую откровенную чушь миллионы людей верят сейчас и верили раньше. В Средние века в Европе, например, очень не любили мыться и предпочитали делать это пару раз в год. Повсеместно считалось, что грязь образует на теле как бы защитную пленку, ограждающую от болезней. Ещё совсем недавно, в начале XX века, продавалась бутилированная вода со специально добавленными радиоактивными элементами и такая же косметика. Миллионы думали, что это крайне полезно – как, кстати, и сироп от кашля с добавлением героина или амфетамины в качестве средств для похудения.
То, что многие верят во что-то или поступают определенным образом, вне всяких сомнений, имеет значительный вес и глупо было бы не принимать это во внимание. Однако совсем не обязательно это свидетельствует о правильности взглядов и действий. И уж тем более это не является решающим доводом на чаше весов, каковым его часто пытаются представить. Величайшие умы и творцы не боялись идти наперекор количественному аргументу и отталкивались не от него, а от существа дела. Когда Николай Коперник стал первым учёным за более чем полторы тысячи лет после Аристарха Самосского, кто начал отстаивать гелиоцентрическую систему мира, он был в одиночестве. Все великие идеи и общественные институты переживали некогда период непопулярности и конфликта с общим течением.
Подводя итоги, существуют три фундаментальных социальных искажения восприятия: аберрация Свой/Чужой, аберрация подчинения авторитету и аберрация подчинения группе. Все эти три стереотипа отлиты в домнах эволюции как грубые, но довольно быстрые и надёжные инструменты оценки ситуации и формирования поведения. Однако в мире, в котором мы сейчас живём, в отличие от мира миллионы лет назад, условия и задачи существенно поменялись. Свойственная нашим врождённым шаблонам познания погрешность достигла критических значений и сдерживает дальнейший рост человека. Мы потому должны делать постоянную поправку на неточность этих и целого ряда других орудий в арсенале нашего мозга, сознательно преодолевая их ограничения.
Конечно, неощутимо катаясь на волнах конформизма, мы будто бы нечто «приобретаем». Он позволяет насладиться пресным уютом однозначности, которая не была вытружена, не была заработана собственным усилием по её добыче. Делегируя внешним силам главные выборы жизни, мы снимаем с плеч тяжкое бремя свободы и обретаем взамен «дар» ограниченности. Если же зависимость к тому же с искусным коварством маскирует себя, паразитически встраиваясь внутрь сознания, человек оказывается подмят ей окончательно. Самое полное рабство ведь царит там, где оно не осознается, ибо в таком случае нет условий для бунта. Запрашиваемая за этот шаткий комфорт цена оказывается непомерна: высшие возможности нашей личности, сколь-нибудь полноценное счастье и хотя бы какой-то контроль над тем, куда нас вынесут волны.
Как же не стать флюгером, бездумно качающимся на ветру? Как не бежать в магазин по щелчку рекламного хлыста, не хвататься за пистолет по прочтении книги, не маршировать по приказу вождя? Как постепенно не превратиться в голограмму и проекцию внешних сил? Для этого есть лишь один путь – привычка к применению своей творческой способности суждения, новый анализ и синтез и готовность претерпевать несомый ими дискомфорт самосозидания. Это напряжение не должно пугать – наоборот. В измерении человеческой психики подниматься в гору намного легче, чем спускаться вниз – как по результатам, так и с точки зрения самого процесса. Лишь очередной внутренний блок мешает это увидеть. Выбирая день за днём правильную траекторию, мы подаём пример и остальным, которые по парадоксальной логике через конформизм могут быть приведены к освобождению.
Канал в Telegram // Instagram // ВК // Поддержать автора