Еще одно письмо того же периода:
«Теперь между солдатами только и разговоров — куда поехать работать после демобилизации. И я тоже думаю над этой трудной задачей — ехать ли мне в Москву на прежнее место или завербоваться куда-нибудь? Тут предлагают вербовку в разные места и условия очень хорошие, заработки обещают большие, общежитие дают, спецодежду и столовые.
Особенно приглашают работать на Дальний Восток и Крайний Север. В некоторых местах есть даже средние вечерние школы. А для меня это очень важно. Я имею семь классов, и за это время можно было бы получить аттестат зрелости и заработать, а уж после и в институт. В общем, мест предлагают много. Но я тут как следует подумаю и выберу что-нибудь получше...»
Письмо, относящееся к концу службы:
«Вот, считай, и отслужился. Ты теперь меня не узнаешь. Приеду прямо к тебе, а потом в Москву на прежнее место, на стройку. По тебе я, конечно, больше всего соскучился — ведь три года не виделись. Вербоваться я не стал. Очень хотелось мне поехать на Дальний Восток, а потом раздумал — побоялся время потерять. Я твердо решил учиться и отступать от этого плана не буду. А то за двумя зайцами погонишься и ни одного не поймаешь.
Правда, хотелось бы заработать хотя 6ы немного, солдатское сменить, но это можно и на сезонке. Тут есть такая возможность на лесозаготовках. Со мной тут москвич один служит, мы вместе призывались. Он тоже хочет остаться. Поживу полгодика в тайге, подэкономлю и немного соберу на обзаведение— костюм надо купить, пальто зимнее, ботинки. Да и на первое время, пока устроишься, тоже без денег нельзя. Надеяться не на кого... Но это тоже не окончательно. Мне, конечно, и на сезонку неохота оставаться. И без всего приехать тоже неохота, радости мало. Там в Москву надо ехать — дорога, туда-сюда: крестная, дай, крестная, дай, стыдно уже, не маленький! В следующем письме я тебе напишу, как мы решим...»
И еще одно письмо того же периода:
«Крестная, решили остаться. Теперь жди меня сразу же после Нового года — с подарками...»
На этом письме кончается армейский период его жизни. Беру письмо из второй стопки. Письмо убийственное. Не дай бог получить такое письмо. Его прислал этой женщине начальник лесозаготовительной конторы, в которой Телепин работал после демобилизации из армии.
«Многоуважаемая Мария Антоновна! — пишет начальник конторы.— Ваше письмо мы получили и тщательно изучили. За неимением времени я могу описать вам все коротко, по существу вопроса. Вас интересует, за что его судили? Как ни тяжело вам писать, но придется, так как вы просите об этом. Сообщаю, что в конце июля прошлого года Телепин, в 12 часов ночи возвращаясь с танцев домой, то есть к себе в палатку, где он проживал с другими рабочими, догнал по пути шестнадцатилетнюю девушку, назвал себя вымышленным именем Слава и вызвался ее провожать. В дальнейшем он стал к ней приставать, свалил в канаву и обесчестил.
В сентябре того же года он пытался обесчестить другую девушку. Оба эти преступления вполне доказаны. Теперь судите сами о нем. Вот все, что мы могли сообщить вам. Мы знаем, что вам тяжело, но ничего не поделаешь. Советские законы — законы народа, и мы должны их исполнять.
К вам с приветом — начальник конторы»
Читаю второе письмо, датированное мартом 1958 года, и сразу хватает за душу какая-то безысходность.
«Крестная, если бы можно было не писать тебе это письмо. Лучше бы мне было пропасть куда-нибудь совсем. Но ведь ты все равно стала бы разыскивать. Так лучше уж написать самому. 7 декабря меня осудили на пятнадцать лет за изнасилование девушки, и сейчас я нахожусь в колонии. Но я, крестная, невиновен. Поверь хоть ты мне, и то будет легче. А что и как получилось, пока не спрашивай, дай мне хоть немного опомниться. Одно только скажу, что попал я в непонятную историю, а доказать не сумел. Так уж, видно, суждено мне начать свою жизнь. И прошу тебя, никому не говори об этом. Уж очень позорное дело, за которое меня судили. С таким пятном нельзя жить на свете»
Следующее письмо, датированное апрелем того же года:
«Ты спрашиваешь, как это получилось? Ты мне, конечно, тоже не веришь. Ну, думай как хочешь. Я тебе написал, за что меня судили, а как это получилось, я даже и сам не знаю. Я совершенно не представлял, что меня осудят. А со следователем я даже поругался, когда он прицепился ко мне и стал меня на допрос таскать. Я даже не стал с ним разговаривать. Его это, наверно, задело, и он стал собирать факты. А факты выше человека — это уж я теперь знак». Вот и все. И ежели я все это пересилю, я тебе подробно опишу и копию приговора пришлю. А там уж твое дело — верить мне или не верить...»
Письмо от 8 мая:
«Ты задаешь мне вопрос, кто эта девушка, за которую меня судили? Но я ее совершенно не знаю. И вот хочу я написать в Верховный Суд, и всё же я должен найти правду. Но я не знаю, с чего начать.
И вот, крестная, я хочу, чтобы ты помогла мне. Ведь получать пятнадцать лет ни за что очень обидно...»
Письмо от 13 июля тоже интересно:
«Да, крестная, тот человек, за которого я сижу, гуляет на воле. Но все же я должен его зацепить. Как только получу адрес, так напишу в Верховный Суд. Правда, писал Туда, где меня судили, но мне пришел отказ...»
Письмо от 17 декабря 1958 года:
«Прошел уже год, как я за решеткой. Но ты не можешь представить, что сижу я совершенно не знаю за что. Я уже писал тебе в отношении первой девушки, вторую же мне просто пришили. Это была моя знакомая, и мы дружили. Ну вышло так, что мы поссорились, бывает у парня с девушкой. Но потом мы помирились и продолжали дружить. Но ее следователь вызвал и заставил написать на меня заявление. Но она, конечно, наотрез отказалась. Но потом ее все же заставили. Она сама мне об этом сказала. Вот и вся моя вина.»