Давайте познакомимся.
Это я образца 1996 года во время своей священнической хиротонии. Прослужив при Самарской духовной семинарии в сане дьякона чуть больше трех месяцев, я принял сан пресвитера и стал священником Русской Православной Церкви. Первое, что меня потрясло после принятия сана, — это чувство какого-то отчуждения; словно прихожане в своем сознании тут же возвели невидимую и непреодолимую стену между ними и мной. Я почувствовал это, когда по окончании литургии вышел к людям дать крест для целования, — и с тех пор всегда пытался пробиться сквозь эту стену.
Уже через неделю меня направили служить в город Новокуйбышевск Самарской области клириком храма Серафима Саровского. Я прослужил там почти год. Это было незабываемо — всего три священника на стотысячный город, ощущение такое, что ты нужен абсолютно всем и сразу. Бесконечный поток людей, большое количество богослужений, крещений, венчаний, отпеваний. И на этом конвейере я пытался отдать хоть частичку своего тепла всем, кто так или иначе со мной соприкасался. Семью свою я почти не видел — что на самом деле вполне обычное явление для городских священников — уходил, когда еще все спали, приходил, когда уже все спали. Молитвы на сон грядущим читал по памяти на ходу; приходил домой, ужинал и падал, а утром — все сначала.
В это время я болезненно осознавал какую-то борьбу, происходившую между мной и моей паствой. С одной стороны, я — молодой пастырь, священник без году неделя, не имею никакого не только духовного, но даже житейского опыта, но при этом люди ловят каждое мое слово, охотно подчиняются, прислушиваются, я явно имею в их глазах большой авторитет. Между тем они сплошь в два-три раза меня старше — и не им у меня, а мне бы у них поучиться. С другой стороны, паства имеет какую-то могучую и не всегда здоровую инерцию. При всей видимости их послушания не я их «форматирую», а они меня. Они будто говорили мне: «Мы так в тебя верим, так многого от тебя ожидаем — ты не имеешь права посрамить наши чаяния, будь добр соответствовать тому, что мы хотим в тебе видеть». Так кто кому пастырь? Очень трудно было, не имея опыта, разобраться, какие ожидания паствы соответствуют подлинному духу Христовой Церкви, а какие нет. Да и спросить по большому счету тоже было не у кого, но об этом позже.
Как бы там ни было, в Новокуйбышевске я чувствовал себя нужным, находящимся где-то на острие духовной жизни. А вот когда через год меня перевели настоятелем вновь открытого храма Архангела Михаила в село Красноармейское Самарской же области, я почувствовал себя абсолютно никому не нужным. Вся моя паства ограничивалась малюсенькой горсточкой прихожан; никаких крещений, венчаний и даже отпеваний. Люди жили десятки лет без храма, а потому не чувствовали в нем особой необходимости. И я им, по большому счету, тоже был не нужен. Зато у меня появилась возможность проанализировать полученный за год опыт и приобрести новый: как построить приходскую жизнь с нуля. А ее пришлось строить вместе с храмом. Впрочем, одно другому помогало, потому что совместный труд, как известно, объединяет.
Все, что можно было сделать своими силами и бесплатно, делалось именно так: разобрать на кирпич старое здание, очистить этот кирпич и перенести его на место, выкопать котлован для заливки фундамента, замесить бетон, оштукатурить возведенные стены (а кое-где даже делать кладку самостоятельно), загрузить самосвал песка на карьере и так далее. А в промежутках обучать желающих клиросному послушанию, пению и чтению, церковному уставу. И все это — не прерывая богослужения в строящемся храме.
Шли года, и довольно быстро я вновь почувствовал себя нужным — меня стали приглашать на всевозможные требы по всему району, появились крещения и венчания, увеличилось число прихожан, появились захожане, причем с каждым годом их становилось все больше и больше.
Свое служение в селе я воспринимал именно как служение: Церковь в лице моего правящего архиерея направила меня на определенный участок, и я отдавал всего себя без остатка. Помощи у архиерея я никогда не просил — не по гордости, а потому что у него наверняка есть проблемы и поважнее, чем устроение какого-то сельского прихода, доверенного мне в управление. Именно поэтому я всегда исправно платил положенные взносы на уставную деятельность епархии и семинарии (которые зачастую были очень обременительными). Я искренне считал, что когда владыка сочтет нужным направить меня на другой участок работы, где я смогу принести больше пользы Церкви Христовой, то я не обинуясь отправлюсь туда трудиться во славу Божию. Поэтому мне никогда даже в голову не приходила мысль попросить перевод на какой-нибудь городской приход, и только лет через тринадцать я понял, что жизнь устроена иначе. Может быть, от меня как раз и ждали, что я попрошусь, — и тогда мне сделают одолжение, а я стану обязан. Мое же молчание законченного служаки могли воспринимать как гордыню и высокомерие, как упорное нежелание припасть к стопам высокопреосвященнейшего владыки. А может быть, и так — я, в общем-то неплохой священник, не хочу проявить активность и принести Церкви пользу, а вместо этого предпочитаю отсиживаться в деревне на домашнем молоке и сметане. Впрочем, это мои домыслы, но молодым и таким же горячим служакам, как я, полезно было бы взять эти домыслы на заметку.
Еще первое время я удивлялся тому, что мою деятельность со стороны епархиального управления никак не контролировали. Вообще. Никто и никогда не интересовался, что я делаю, как и почему, что вообще представляет собой село Красноармейское в религиозном отношении, что дается легко и, напротив, какие препятствия встречаются. Никто не интересовался ни моей личной духовной жизнью, ни той формой духовной жизни, которую я старался привить прихожанам. Дали указ, антиминс, миро и отправили, словно миссионера, и во всем своем служении я был одинок, как на острове с туземцами. Мои попытки что-то доложить, о чем-то рассказать всегда оказывались неуместными или не ко времени, и, мне казалось, вызывали раздражение.
Сначала я воспринимал это даже положительно, полагая, что таким образом выражается доверие ко мне со стороны священноначалия. Но потом я стал замечать, что подобное «доверие» оказывается абсолютно всем. И постепенно стало понятно, что это не доверие, а просто безразличие, как бы ужасно это ни звучало.
Оглядываясь сейчас на то время, чувствуя вновь то, что чувствовал тогда, я веду сам с собой — и с тем полным надежд и очень одиноким молодым священником — внутренний диалог, задаю вопросы ему — и себе — и пытаюсь найти ответы…
— Ну а ты чего хотел? Как же пустынники и затворники спасались в полном одиночестве?
— Пустынниками и затворниками становились духовно опытные и по особому призванию Божию. Сам Господь их призывал в пустыню и руководил ими. А я к этому не был призван.
— А ты и не был в пустыне; тебя, как ни крути, окружали такие же священники, кто-то из них много старше и опытнее тебя. Вместо того чтоб скулить, занялся бы делом — сам вел бы активную духовную жизнь, встречался с опытными пастырями, присматривался, что и как они говорят и делают, ездил бы в паломничества, посещал монастыри, набирался опыта.
— Можно ездить по монастырям и опытным священникам, но ведь именно я выбирал бы, к кому ездить и у кого учиться. А разве я мерило правильности?
— Думал, кто-то будет присматривать за твоей духовной жизнью и возьмет на себя ответственность за нее? То есть сам за себя ты ответственность нести не желал. Разве это по-христиански?
— Думал, что правящий архиерей будет духовным наставником для священнослужителей и их семей, и раз полнота власти у него, то и ответственность лежит именно на нем. Разве не так? Это не поиск безответственности, а осторожность и благоразумие. На поверку же вышло, что мое священноначалие было озабочено только тем, чтоб я вовремя платил взносы и предоставлял отчеты.
— Да так было всегда! Кто виноват в том, что ты жил в иллюзиях?
— А может, не всегда? И не везде?..
На некоторые вопросы ответов нет до сих пор — как не было их и тогда. Однако жизнь шла своим чередом, предъявляя новые требования и вызовы…