"Святой Пётр" 26 / 1
Мальчик ел жадно, запихивал себе в рот большие куски хлеба.
— Ты чей? — спросил у него Пётр, когда мальчик съел всё, что лежало на столе.
— Я ничей. Живу тут неподалёку в домике лесном. Матушка ушла на работу и не вернулась. Весной ещё ушла. А я жду её. Все запасы закончились, на кладбище стал ходить. Кто-нибудь, да и поделится крошкой хлеба. Спасибо, тебе, дядя, накормил. Ты, может быть, мне с собой что-нибудь дашь?
— Дать-то я дам, а ты потом опять придёшь?
— Ну, если не против, приду, — с надеждой в голосе пробормотал мальчик.
— Ну приходи, приходи, — ответил Пётр.
Насыпал в сумку картошку, положил хлеб и протянул ребёнку.
— Держи, вот, чем богат.
Мальчик схватил сумку и тотчас исчез.
Пётр даже не успел опомниться. Ни имени не спросил, ни где домик лесной находится.
Вечером рассказал Любушке, вместе пожалели ребёнка.
А мальчик вернулся через неделю, опять продуктами снабдил его Пётр, а потом опять пришёл. И тогда Пётр предложил ему:
— А может, ты уже бегать-то не будешь? Оставайся. Всё забываю имя твоё спросить.
Мальчик посмотрел на Петра своими большими глазами и прошептал:
— Правда, можно остаться? Васькой меня зовут. Василий Ефимович я. А родился я в тридцать девятом. Отец мой после войны контуженный пришёл, недолго прожил.
Нам в войну с матерью есть было нечего, вот я и не вырос, один раз в неделю суп из крысы всю войну. Вот и на еду смотрю сейчас как зверь. Мне что ни поставь, всё съем до крошки.
Так что ты, дядя, много на стол не ставь, а то тебе есть нечего будет. Лет мне одиннадцать, это я с виду такой маленький. Я, дяденька, всё могу. Но к тебе не переселюсь.
У меня ещё две сестрички и братик. Семь, шесть и четыре года. Все на мне. Я вот воровством промышлял маленько, а потом тебя встретил, перестал воровать, клянусь.
Мальчик низко поклонился и перекрестился.
— Ты, дядя, меня не выдавай. Мне детей кормить нужно.
— Да ты всех с собой приводи, — сказал Пётр и сам не поверил своим словам.
Осмотрелся, как будто хотел убедиться, хватит ли места всем этим детям и произнёс:
— Комната одна у меня пустует, приводи своих, тесновато, но зато всё сытые будете.
Васька опустил голову.
— Не могу, — сказал он, — у меня сестрёнки слепые, намучаешься ты с ними, дядя. Они только по нашему дому ходить могут.
У Петра сердце бешено заколотилось. Но обратной дороги не было. Отказать в том, что предложил уже Ваське, не мог. Молча смотрел на мальчика.
— И братик, — Васька запнулся. — И братик у меня инвалид. Лежачий он.
Петра затрясло. Он схватил Ваську за руку и скомандовал:
— Веди, давай, к своему лесному дому. Разберёмся.
Домик стоял на опушке леса. Даже не домик, а добротный деревянный сруб.
— Это отец до войны построил, — сказал Васька, — он лесником был. Немцы тут жили со мной и матерью. Ленка родилась в сорок третьем от немца, что жил у нас. Ирка в сорок четвертом от другого немца. А Петька в сорок шестом от отца моего.
Отец всех принял. А мать намучилась с ними, и с отцом. Немцы мать били, сестрёнок, меня. Девчонки вон ослепли, а я в лесу прятался, пока немец бушевал. И девчонок прятал, но не сберёг. Уже когда немцы ушли мы поняли, что и Ленка, и Ирка не видят ничего. А Петька сам такой родился. Ноги вроде есть, но их нет.
Пётр смотрел на детей, и у него на сердце скребли кошки.
«Ну что, Рябинушка, — думал он про себя, — не буду я теперь у тебя днями засиживаться, мне вот теперь кого поднимать нужно».
Люба была удивлена новым жителям, но промолчала. Ужин готовила уже на всех.
Так и стали жить вместе. Васька пошёл учеником к плотнику, Люба по-прежнему уходила неизвестно куда, а Пётр занимался детьми.
Тёзку своего носил в основном на руках. Если ходили в лес, то привязывал его к себе шарфом, а девчонок брал за руки. Как-то быстро они стали Петра называть отцом. Все сразу. Даже Васька.
Четырёхлетний Петя научился говорить через полгода жизни в доме Петра. Научился ползать по полу. Люба к детям была холодна. Да и они к ней не тянулись.
С Петром она по-прежнему молчала. А он вдоволь наслаждался беседой с приёмными детьми. А потом Люба сообщила, что беременна. Пётр не верил своему счастью. И Люба расцвела. Стала иногда короткие фразы говорить Петру, а потом и вовсе расщебеталась.
Пётр всё боялся спросить у Любы, куда подевался Иван. Думал, если спросит, то счастье его закончится.
Люба родила девочку. Назвали её Пелагеей. Так в 48 лет Пётр стал отцом. Девочка часто болела. Не спала ночами. Не разговаривала до пяти лет. Её кожа была настолько бледная, что Пётр иной раз боялся дотронуться до неё. Поэтому и Пётр, и Люба оберегали её, как только могли. Называли её хрустальной девочкой.
Остальные дети росли. Семнадцатилетний Васька работал плотником, девочки Лена и Ира плели корзины, потом сдавали их в магазин. Всё было в семье хорошо, пока пятилетняя Пелагея не заблудилась в лесу.
Продолжение тут
