Вау, сегодня красный день календаря – 22 апреля, день рождения Ульянова-Ленина! Хороший повод вспомнить о том, кем (чем) Ильич был для меня на протяжении 1980-х. Сначала он мне внушал страх и трепет. Он был божеством...
Советская власть вовсе не была безбожной. Она отменяет христианского бога, но создает своего – Ульянова-Ленина.
В дыму и пламени
Он тоже существует в нескольких лицах: маленький Володя с кудрявой головой, юноша Ульянов, который решил пойти другим путем и дедушка Ленин, мудрый и добрый. Имеется и аналог богородицы – Надежда Константиновна Крупская, покровительница детей и учителей.
Как любое божество Ильич обладает сверхспособностями. В основном они проявляются в том, что он постоянно оставляет в дураках царских жандармов – пишет молоком, съедает сделанную из хлеба чернильницу, уходит от ареста, прячется в шалаше.
Его приезд на паровозе – вариант преображения. Ильич является перед оторопевшим людом в облаках пара и языках пламени, а затем возносится на броневик.
Еще он очень мудрый, знает обо всем на свете и написал 100500 книг.
И он не умер. Он остался в сердцах, вечно живой и вечно молодой. Его мощи остаются нетленными.
Святилище на третьем этаже
Исключительно как божество я воспринимал Ленина в начале 1980-х, когда учился в начальной школе.
В наши неокрепшие, доверчивые мозги усиленно насаждается образ Младенца Володи. Иконописно он присутствует над классной доской, весь такой благостный и, разумеется, с кудрявой головой. Этот образ преломляется на каждом лацкане в виде октябрятской звезды.
Другая его ипостась обитает в рекреации третьего этажа. Там стоит гипсовый двухметровый Молох Ильич. Образ канонический с оставленной назад ногой. Божество идет навстречу народу и светлому коммунистическому будущему.
Нас, младших школьников приводят в это святилище по особо торжественным случаям вроде 22 апреля или 7 октября. Бьют барабаны, гудят горны, вышагивают со знаменами старшеклассники в пионерских галстуках и пилотках.
Все это внушает страх и трепет. Об Ильиче нельзя говорить ничего плохого. Плохого нельзя даже думать. Иначе с мамой случится какая-то беда, это я знаю точно.
Держи язык за зубами!
В средней школе трепета Ильич уже не вызывает, но остается запретной фигурой. Я понимаю, что думать о нем (и о ЦК КПССС, в том числе) можно все что угодно. С мамой из-за этого ничего не случится. Никакого огня с неба или пули в затылок. А вот говорить вслух ничего не стоит. Тем более, не стоит позволять какие-либо выходки.
Про выходки я усваиваю на чужом опыте: однажды кто-то пририсовывает гипсовому идолу чернильные усы. Вернее, усы у него уже есть, их просто подкрашивают.
Всю школу собирают на экстренную линейку. Директор распинается про недостойный поступок из ряда вон и святотатство (я же говорю, во всем этом был явный религиозный замес). Речь его пафосна и сурова. Под конец директор требует, чтобы святотатец добровольно признался. Никто не признается. Директор обещает, что когда его найдут, то с позором исключат из школы.
Я в тот момент размышляю, что исключение - это хреново, что придется поступать в другую. В общем, проблемы будут, но проблемы вполне земные и решаемые.
Ильич в тот период для меня не только запретное, но и вынужденное. Его вездесущность (еще одно сакральное качество) вызывает зевоту и желание поскорее перелистнуть страницу. Порвать ее в клочья я еще не готов.
А того, кто подкрасил усы, так и не нашли. Думаю, что не особо даже искали. Все уже катилось по накатанной, но чувствовалось, что накатанная сменяется наклонной.
Затылком да о ступеньку
В 1990 году я учусь в последнем классе. На уроке заходит директор (уже другой) и просит отпустить нескольких парней для каких-то работ. Я оказываюсь в числе счастливчиков.
Работы заключаются в том, чтобы отнести того самого гипсового Ильича в подвал. Мы с энтузиазмом укладываем его на спину, подхватываем под голову, ягодицы и пьедестал и бодро несем по лестнице.
В районе второго этажа у кого-то соскальзывают ладони, и Ильич бьется затылком о ступени. Остальные тоже отпускают свою ношу (все это совершенно не нарочно) и идол бьется о ступени всем телом. «Ох, @ля!» – восклицает кто-то. «Гори в аду!» – желает кто-то гипсовой башке. Все остальные начинают ржать.
На смех приходит директор. «Очень смешно, да?» – спрашивает он. Кажется, ему тоже смешно, но виду он не подает. «Ладно, несите это туда, куда несли», – распоряжается директор и уходит.
Мы разбираем осколки былого величия и спускаемся в подвал. Потом рассказываем одноклассникам, как грохнули Ленина.
Позже появляется еще много поводов посмеяться над павшим божеством. Ильич превращается в карикатуру. Но тема в итоге исчерпывается.
Долгое время мое отношение к Ленину – это полное равнодушие. Сейчас – это удивление. Для меня он – феномен того, как, благодаря невероятному и роковому стечению обстоятельств, случайностей и чужих ошибок, достаточно блеклый персонаж стал богом.
И вот, что я еще хорошо усвоил: любым портретам (хоть гипсовых, хоть на холсте или на глянцевой бумаге) в итоге пририсовывают усы. И чем этих портретов больше, тем неизбежнее это происходит. Сначала усы, а потом вниз по лестнице и в подвал. Или на помойку.
Зуб даю, так и будет.
Ну а у вас какое было (или осталось) отношение к господу богу страны советов?
Спасибо, что дочитали! Ставьте лайки, подписывайтесь на канал