Пушкин всегда строил свою личную жизнь именно как личность поэта. Такая жизненная философия позволяла ему находить поэзию и красоту, истину и мудрость там, где обычный взгляд замечал заурядную рутину и пошлость.
Впоследствии циники сформулируют подобный подход коротко и ясно: «Всё на продажу». Кто знает, не исключаю, исходя из пушкинских же слов: «Не продаётся вдохновенье, // Но можно рукопись продать». И содержание этих трёх слов не представлялось негативным. Просто подразумевалось: всё, что поэт видел, слышал, чувствовал, думал, он вправе использовать при написании произведений. Всё — значит всё: и хорошее, и плохое. (Тут на память приходят известные слова Анны Ахматовой о тайнах мастерства: «Когда б вы знали, из какого сора // Растут стихи, не ведая стыда, // Как жёлтый одуванчик у забора, // Как лопухи и лебеда. // Сердитый окрик, дёгтя запах свежий, // Таинственная плесень на стене...»)
Взгляд на жизнь «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» — не из Собрания сочинений Пушкина, который, конечно, стремился быть гражданином, но исключительно в качестве поэта.
И когда мы сегодня упрекаем или хвалим Пушкина, меряя всё нынешним аршином, говорим: он относился обычно довольно легко к проявлениям сердечной привязанности, он был хамом и циником с женщинами, был хитёр, двуличен и скрытен с приятелями, или, наоборот, он прям и благороден, проявлял глубокое и трогательное чувство, был готов всё понять и всё простить… Всё это — слова из другого романа. Пушкин в жизни был сыном своего времени, не больше, но и не меньше.
И нет ничего удивительного в том, что женщин, приносящих ему счастливые и одновременно драматические перемены-изломы, повороты мысли и сознания, перемены в судьбе, принимал он, видимо, только в творческом плане. Тут позволю себе сослаться на строки одной нашей современницы, написавшей:
…стих, пожалуй, —
То же утешенье...
Сказал: «Любовь»,
И это тоже, кажется, спасенье.
Любовь вносила некоторое разнообразие в характер его отношения к женщине. Но влечение и увлечённость не приносили ему ни единства внутренних переживаний, ни полного слияния, ни радости общего бытия. На какое-то время вспыхивала страсть, сопровождаемая ревностью, он оба эти состояния переживал необычайно интенсивно и бурно. Чувство высокого и чистого поклонения «вечно женственному» присутствовало лишь в лирике, но никак не в его повседневной жизни.
Каждый раз его что-то не устраивает, что-то останавливает, что-то пугает, он хочет довериться, и не находит, кому: они его не понимают. «На свете нет ничего более верного и отрадного, нежели дружба и свобода, — пишет он Осиповой. — Вы научили меня ценить всю прелесть первой». И в то же время рождаются иные строки:
Что дружба? Лёгкий пыл похмелья,
Обиды вольный разговор,
Обмен тщеславия, безделья
Иль покровительства позор.
Ум его конфликтует с сердцем, и так всю жизнь. Взглянуть со стороны, возникает странная параллель с более поздним временем, когда появится автомобиль: водитель одной ногой давит на газ, а другой — на тормоз. В результате всё непредсказуемо: то ли жизнь поэта остановится, то ли всё в ней перевернётся вверх дном. Началось это сразу после Лицея. Александр Тургенев делился тогда с Вяземским:
«Сверчок прыгает по бульвару и по блядям… Но при всём беспутном образе жизни его, он кончает четвёртую песнь поэмы».
Он не мог жить без женщин, приносящих ему художественное вдохновение. Потому что, как напишет В.Ф. Ходасевич в работе «О Пушкине»:
«То, что некогда пережил он сам, Пушкин нередко заставлял переживать своих героев, лишь в условиях и формах, изменённых соответственно требованиям сюжета и обстановки. Он любил эту связь жизни с творчеством и любил для самого себя закреплять её в виде лукавых намёков, разбросанных по его писаниям. Искусно пряча все нити, ведущие от вымысла к биографической правде, он, однако же, иногда выставлял наружу их едва заметные кончики».
Эти «едва заметные кончики» особенно интересно рассматривать в элегии «Для берегов отчизны дальной…», написанной Пушкиным, когда он попал в капкан болдинского карантина осенью 1830 года (знаменитая «Болдинская осень»). Тогда, в преддверии женитьбы, поэт затеял «прощание» с увлечениями своей молодости. Почему-то память среди других высветила воспоминания об одесском увлечении Амалией Ризнич. С пера на бумагу сходит элегия, а вслед за ней и «Заклинание»:
Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальная звезда,
Как лёгкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне всё равно: сюда, сюда!..
С этими двумя произведениями, считается, есть хоть какая-то «ясность». А вообще литературоведам, бравшимся найти ответ на вопрос, какие пушкинские стихотворения посвящены именно Амалии Ризнич, чья жизнь оборвалась в 23 года, можно посочувствовать. Поди различи, какие строки отнести к ней, какие — к графине Воронцовой, какие — к Каролине Собаньской, какие — к другим одесским увлечениям поэта. Справедливо или несправедливо будет здесь заретушировать его любовные чувства к Жозефине Велио, трагически погибшей в результате несчастного случая около 1820 года, и юной гречанке Калипсо Полихрони, умершей от чахотки в Одессе в 1827 году? Вопрос остаётся до конца не выясненным по сию пору. Они обе и после их смерти продолжали тревожить его воображение.
А вывод, что эпизод увлечения Амалией Ризнич принадлежит к «запутаннейшим пунктам биографии» Пушкина, сделанный ещё П.Е. Щёголевым, энтузиастов-искателей прообразов, похоже, только воодушевляет. Их не останавливает резонное замечание Вересаева, что поэзия — «источник, в общем, не совсем надёжный: поэты, — а Пушкин в особенности, — далеко не всегда отражают в стихах подлинные свои настроения и отношения».
Уважаемые читатели, если статья понравилась, голосуйте и подписывайтесь на мой канал. И читайте мои предыдущие эссе о жизни Пушкина (1 — 20) повествования "Как наше сердце своенравно!".