Всех мусульман поздравляю с праздником Курбан-байрам.
Хочу всем пожелать мира, единства и глубинной осознанной веры во Всевышнего. Сейчас как никогда важно верно осознавать себя на линейке истории, понять свое прошлое, увязать его с настоящим и приготовиться к будущему. Чтобы это произошло, важно правильно воспринимать хотя бы ту духовную информацию, которой располагаем, со всеми реалистичными оценками. Сегодня особенное время. Особенными должны быть и подходы даже к тому, что казалось бы уже давно известно и понятно. Но... теперь открываются новые грани. И новые возможности.
В связи с этим хотел бы приурочить к этому отрывок из своей 2-ой книги "Спасающий вечность". Эта глава написана давно, где-то в 2005-2006 годах и должна была войти в первую книгу, но по итогу было принято решение перенести ее во вторую, пока так и не опубликованную. В книге это 19 глава.
СПАСАЮЩИЙ ВЕЧНОСТЬ
19 глава Мухаммед – Посланник Бога
Смута
Воспоминания были невыносимо реалистичны. Одной из их странных особенностей было то, что они приходили чаще всего в снах. Я ведь был еще совсем ребенком: играл, переживал, думал как все дети. Однако всякий раз после таких диковинных сновидений я понимал: со мной что-то не так, я отличаюсь от других. Хотя бы даже потому, что как ни стараюсь, - не замечаю в них того, что составляет существенную часть меня самого.
Пересказать эти сновидения-фантомы не представлялось возможным, так как я быстро их забывал. А своим бодрствующим сознанием не мог понимать их так четко, как во сне; чтоб снова их вспомнить во всей полноте и объеме – нужно было… опять заснуть. Но мне было ясно главное: я вижу необычные, "взрослые" сновидения, в них вспоминаю какие-то другие сновидения, все они между собой связаны и друг друга как-то дополняют: я вижу какие-то места, которых наяву никогда не встречал, людей, которых не знаю, события, которые наяву никогда не случались. Странным было то, что в них я всегда точно знал, где что располагается, как называется, что обозначает, помнил, как это связано с другим сном, с иными людьми и ранее произошедшими событиями. Во всем этом я ориентировался не хуже, а временами даже и лучше, чем в мире реальном. Иногда я по полдня не мог отойти от впечатлений, оставленных снами, тогда я ходил вялым, задумчивым, рассеянным.
Получалось, что эти места, люди, события из снов никак не зависят от моего бодрствующего сознания, там свой особый мир, который наполнен своим собственным смыслом, и там я живу как бы "параллельно". Но наяву мне нужно было многое проанализировать, всему найти свое объяснение. Самым легким объяснением казалось такое: наверное, я просто видел все это в более ранних снах и хорошо запомнил. То же самое касалось и персонажей. Хотя порой я сталкивался со странным явлением, которое перечеркивало такую логику: я встречался наяву с людьми, которых уже отлично знал… из своих снов. И я это отлично помнил!
И еще. Очень часто во сне я не был маленьким ребенком! Я общался на равных со взрослыми людьми, отлично понимая, что я говорю и делаю! Но по пробуждению все ускользало, детский ум лишь фиксировал это как факт того, что во сне я вовсе не такой, как наяву – больше знаю, умею, могу. Там я – взрослый. Неудивительно, что наяву редко какие взрослые могли относиться ко мне как к ребенку, они кожей чувствовали, что перед ними дитя только по возрасту. Да и сам я себя ребенком никогда не осознавал, так как понимал и чувствовал всегда раньше и больше других. Даже взрослых.
На этот раз я сидел в каком-то шатре. Иногда заходили и выходили некие люди, о чем-то меня спрашивали, вежливо прощались и исчезали за пологом. Я обратил внимание на то, что подо мною нет стула, - кусок какой-то жесткой ткани, и я располагаюсь на ней, брошенной прямо поверх сухой горячей земли. Для меня, мальчика живущего в мире стульев и столов, это было странно. Именно по этому факту я осознал, что снова вижу один из «диковинных» снов. Осмотрелся вокруг, хотел пристальнее изучить обстановку, но тут началось…
Вбежал какой-то парнишка, а за ним зашел темноволосый мужчина средних лет, с небольшой бородой. Он сделал какой-то знак вежливости, но я больше догадался об этом, чем понял. Улыбка такая, словно он стесняется. Моя рука сама сделала ему жест присаживаться. Он повторил этот жест парнишке, и тот послушно шлепнулся рядом, даже не пытаясь попасть на ткань. Глаза его горели каким-то особенным огнем, который бывает у людей знающих что-то из ряда вон выходящее. Именно это я и приготовился услышать, понимая, что он приглашен сюда отнюдь не случайно. Мужчина начал: «Этот мальчик отчетливо слышал и может под присягой подтвердить, как Ибн Убайя подговаривал своих сторонников сокрушить нас. Он говорит, что тот не скупился на выражения и в завершение произнес что-то типа "Ничего, когда вернемся - сильные изгонят слабых!" Под слабыми он подразумевал тебя и наше общее дело. Спроси!»
Я погладил себя рукой по голове и почувствовал под пальцами длинные пряди, спускающиеся мне прямо на плечи. Вторым движением я разгладил довольно большую широкую бороду, закрывающую кадык! В этот момент я понял, что я - не совсем я - видящий сон. И с этой минуты стал видеть все как бы со стороны, словно раздвоившись. Этот эффект тоже часто присутствовал в моих снах, когда я существовал как бы в двух ипостасях. "Второй я" был в годах, одет в какую-то длинную просторную одежду, из-под которой белела ткань, похожая на рубаху, но с непривычным для меня воротом. Взгляд выдавал какого-то руководителя: деловой, выдержанный, умудренный. Длинные с совсем небольшой проседью волосы и такая же едва-едва схваченная снежком его возраста борода. Откинутая на шею ткань, вероятно, предназначающаяся для покрытия головы от жаркого солнца, и, возможно, просто служащая неким головным убором, содержащим волосы в порядке.
И вот он сначала пристально смотрит в землю, как бы что-то для себя решая, потом, не двигая головой, поднимает взгляд на мальчика и произносит: "Раз уж Бог дал тебе услышать то, что ты услышал, расскажи это его Пророку, чтоб он мог предотвратить грозящую нам всем беду!".
Мальчик только и ждал этих слов. Он начал быстро и эмоционально выкладывать то, чему был невольным свидетелем. Он подносил еду неким обсуждавшим что-то людям и, по его словам, выходило, что среди них зреет серьезный заговор. И тут я отчетливо осознаю, что мы далеко от родного города, в походе, что мы находимся на военном положении и ситуация у нас критическая, а среди нас есть некие люди, которые готовы усугубить ее изнутри и окончательно погубить какое-то большое общее дело. Я вновь чувствую себя в теле руководителя и слышу, как произношу: "Ну что ж, спасибо тебе, юный друг. Если слова твои - правда, то сейчас нет среди нас никого, кто был бы более тебя достоин милости в глазах Бога. Пусть он не обойдет тебя своими неиссякаемыми щедротами. Будь уверен, мы не дадим врагам погубить ни наши души, ни наши тела. Но я еще проверю твои слова, слишком они серьезны, чтоб только на их основании можно было совершать действия".
Мужчина с черной бородой, давая понять, что разговор окончен, подтолкнул его в спину и сказал вослед: "Акаб, иди в шатер Тальхи, там ты будешь в безопасности, а дальше – поглядим, что делать. Скажи, что тебя послал дядя Омар! Но смотри, никому ни слова!" Мальчик вышел так же бодро, как и вошел.
Тот, кто назвался Омаром, обернулся и с нескрываемым негодованием разразился:
— Ну вот, Мухаммед, дотянули! Теперь нужно либо идти друг на друга, либо я не знаю, что может спасти наше положение. Нам сейчас только братоубийств не хватает! Говорил я, что не надо было брать с собой этих подлюк! Зачем тебе нужен этот Иуда? А, пророк? Или ты хочешь, чтоб тебя прикончили как Иисуса, а наше дело зарубили на корню такие как он и ему подобные? Где же тогда будет Божья справедливость?! Сколько уже можно их терпеть-то, а?! Они же так и напрашиваются на обезбашивание! (Судя по всему, это было его любимое выражение, означавшее казнь).
— Успокойся, дружище, я знаю что делаю. Мне неприятно не меньше, чем тебе, но сдержи эмоции, - Бог любит уравновешенных, сколько раз я тебе говорил! Ибн Убайя чуткий, как зверь, но не настолько прозорлив, чтоб обойти самого Бога, который читает в сердцах всех людей без исключения! Он погубит сам себя, вот увидишь. Ну, а мы не дадим себя на расправу таким, как он. Позови лучше ко мне Абу Бакра. Нужно дать распоряжения. Ну, и сам будь готов выступить.
Омар вскочил и запылал, как раздутый костер: «Так что, будем бить этих подлецов?! Я правильно понял?»
— Нет, не правильно. Мы выдвигаемся в поход.
— Куда?! Это что, шутка? Убегаем что ли?
— Позови Абу Бакра и приходи сам, все узнаешь!
— А без него что, слова не так говорятся?
— Омар, не вынуждай меня тратить праведный гнев на преданных людей, давай прибережем его для неверных!
— Понял. Сделаем.
Омар вышел быстро и решительно. Он вообще был таким: резким, решительным, категоричным. И при этом, как ни странно, очень глубоко чувствующим.
Опережение событий
Дальше события развивались стремительно до жути. Спешная тревожная побудка всех военачальников прямо среди ночи. Спросонья, не понимая что происходит, смешно и торопливо выскакивали они на место сбора либо еще неся амуницию и одежду в руках, либо быстро, а потому почти безуспешно, натягивая ее на себя. Толкались и порой даже падали. Кто, прыгая на одной ноге, кто - не видя ничего перед собой из-за надеваемой рубахи. При свете редких факелов зрелище напоминало метания каких-то мародерствующих элементов. Но картина была необычной: никаких истеричных криков, никакого даже подобия на ругань! Было очевидно, что это – совершенно необычное ополчение.
Все были сбиты с толку тем, что, как им казалось, опасность миновала, что никаких предварительных приказов не поступало, а тут по всем признакам - боевая тревога. Я видел, как недоумение покрывало самые благородные лица, как страх и смятение искажали лица недостаточно преданных или же вовсе мятежных людей. Они осознавали некий подвох, но что-либо предпринять в таких условиях было не в их силе и власти, - военачальники уже поднимали по тревоге свои многочисленные отряды и отдавали приказы - спешным порядком двигаться в указанном направлении. Мой отряд вышел последним, отряд Ибн Убайи, - главы мятежников, заставили выйти на марш одним из первых. В этом было огромное преимущество: он двигался навстречу полной неизвестности, подстегиваемый чувством опасности как спереди, так и сзади (ему уже успели донести, что я, вероятно, в курсе его замыслов). Остановиться он не мог, так как сзади напирали другие отряды, двинуться вперед быстрее обычного, чтоб оторваться - тоже, мешали впереди идущие. К тому же, он не знал причины выступления, возможно, впереди, в жуткой темноте, ждали вражеские засады, которые не станут разбираться, на чьей ты стороне.
Настроение и у впереди, и у сзади идущих было напряженно-агрессивным: не выспавшиеся, уставшие люди, искали виноватых и врагов в любом, кто хоть слово мог обронить не то или не в том ключе. Сначала ко мне поступали сведения, что ибн Убайя хочет все же как-то отделиться от движущегося потока и, приотстав, то ли напасть на мой отряд, то ли двинуть куда-то в сторону, но вскоре и эта информация устарела: в рядах мятежников произошел раскол, большая её часть уже не верила в то, что в таких условиях можно что-либо путное предпринять. Тревожная темная ночь, полная неопределенность, всеобщий боевой настрой, собранность войска воедино, полная боевая готовность моего личного отряда напрочь исключали какую бы то ни было возможность внезапности или численного перевеса. Вернуться домой в качестве триумфаторов, в отрыве от главного войска, тоже было смешной перспективой. В таком случае они походили бы скорее на дезертиров или ослушавшихся. Позиции «сильных» неумолимо таяли с каждым шагом всего войска. И хоть их действительно было достаточно много, хоть они были лучше остальных вооружены, хоть у них, вероятно, был план, - все пошло прахом.
Монотонный топот ног и копыт, скрип телег и негромкие окрики погонщиков, невидимых в пыли, поднимаемой тысячами ног, стирали чувство реальности, и все, что оставалось у каждого идущего в непроглядной ночи - это ощущение движения навстречу некой судьбе. Одной общей судьбе, разделяемой с ним тысячью и тысячью людей. Индивидуальность растворялась в толпе подобных себе, и сейчас не было никого: ни пророка, ни воина, ни мятежника - был единый поток, неумолимо движущийся под предводительством какой-то невидимой, мощной, все контролирующей силы. Эту силу породили лишь два слова, слетевшие с моих уст: "Выступаем маршем!" Но я знал, что за ними стоит сила, принадлежащая не мне, и все здесь называют ее – Аллах. Это имя слышалось то здесь, то там, видимо, люди на ходу молились.
Под утро, когда рассвет начал окрашивать горизонт, стало ясно, что кроме как отдохнуть и выспаться, да просто почувствовать себя защищенными и свободно вздохнуть полной грудью - никаких притязаний ни у кого уже нет. К тому же выяснилось, что слова Лицемера, с которым у меня, видимо, давно были серьезные трения, слышали слишком многие авторитетные люди, и именно на него теперь, когда стало ясно, что никакой внешней угрозы не было, были обращены недовольство и ропот народа, догадывавшегося, что именно он послужил главной причиной ночного марш-броска на много десятков километров. Ко мне то и дело приводили какого-нибудь патриота, готового по первому же слову прикончить зачинщика разобщения и предателя общих идеалов. Одним из них был даже родной сын Ибн Убайи. Никому из них я, разумеется, не дал добро на этот теперь уже вдвойне абсурдный поступок. Мы победили и так.
Во-первых, волна протеста вот-вот захлебнется в буре всеобщего негодования; во-вторых, недоспавшие люди, почему-то трезвее увидели ситуацию: от добра добра не ищут; наконец, в-третьих, всем стало ясно, что не ответив злом на зло, я оставил обидчика в весьма незавидном положении. К тому же, умудрился в столь щекотливых обстоятельствах сохранить единство духа войска, показал дальновидность и подчиненность мне лично огромного войска. А также, в очередной раз, подтвердил репутацию миротворца любой ценой и воина – лишь поневоле. Кроме как оправдываться и искать примирения, заговорщикам ничего не оставалось.
Мухаммед – Посланник Бога
Ждать более подходящей ситуации Ибн Убайя не стал и почти сразу же по прибытии в город (его называли то Ясриб, то Мединат ан Наби (Город Пророка)), я увидел его перед собой: смирившегося, жалкого, потерявшего весь свой лоск и показное изящество. Это был уже не князек, каким он себя все время пытался изобразить на публике, это был скорее, пойманный на крынке сметаны кот, побитый, поджавший хвост и ищущий возможности лишь скрыться подальше с хозяйских глаз, но предварительно желающий знать, что его не будут искать и наказывать, и ради этого готовый терпеть любые унижения.
Разговор был короткий. Ибн Убайя даже не сел, когда я предложил ему, он сходу начал оправдываться, что его, мол, неверно поняли. Он всего лишь хотел сказать, что сильные, то бишь, верующие в Бога и в Посланника, изгонят слабых, то есть тех, кто продолжает упорствовать в неверии. Аргументы были неубедительны, но я их выслушал, не поднимая на человека глаз. Внутри я чувствовал, что это было не механическое действие, а годами устоявшееся свойство характера, которого опасался любой, кто не хотел попасть в немилость. Не поднимал глаз я потому, что чувствовал вину за этого человека, вместо него, за него! И человеку становилось не по себе. Как ни странно, переживания были подлинными, я не только видел этот сон, но и проживал, чувствовал его, я знал среду, в которой нахожусь, людей, их характеры, свое прошлое, этому предшествовавшее, знал, кто я, и что делаю. Знал особенности своего нрава и положения, действовал согласно им.
В этот момент сна я знал это с наибольшей силой. Я - пророк живого Бога, всю свою жизнь посвятивший идее распространения среди людей идеи единобожия, объяснению смысла жизни, смысла истории. Этот человек - лжец, который милостиво "позволил" мне проводить духовную работу в городе, где ранее он был самым большим духовным авторитетом, и, можно сказать, светским лидером. Но он никуда не вел и не призывал, как я; он просто монополизировал себе некое сомнительное достоинство лишь в силу того, что уже много лет он, один из немногих в этом городе, интересуется подобными же идеями, собирает людей на всевозможные мероприятия, дает им некую духовную отдушину, а взамен берет их уважение, почет, иногда и деньги. Он уже считал себя своеобразным царьком этого города, духовным, умудренным, единственным, как внезапно обстоятельства привели в этот город меня: изгнанного из родного города невежественными, упрямыми многобожниками.
На его фоне я смотрелся, мягко говоря, скромно: и в одежде, и в манерах у меня не было такого тяготения к показному величию, я был прост и всем доступен. Но за моими плечами были двенадцать лет борьбы за идеалы в городе, полном врагов, в городе, где богатые были заложниками старых традиций, принесших им власть и богатства, и потому выступавших против меня - разрушителя их устоев, стабильно приносящих им прибыль. Я успел собрать свыше трехсот верных людей, прежде чем на меня в полной мере ополчились все сильные мира. Когда дальнейшее пребывание в Мекке – на родине, стало невыносимым, город покинуло полтысячи человек, включая женщин, детей, стариков. Двести взрослых полноценных мужчин, готовых плечом к плечу стоять за популяризируемые мною идеи. Все они переселились в город, где царил Ибн Убайя, по просьбе самих жителей, позвавших меня как третейского судью между двумя главными враждующими городскими кланами. Это было серьезным событием для небольшого аграрного города ибн Убайи, и он не мог произвольно проигнорировать такую силу. Он собирался плавно ввести ее в некие рамки, к управлению которыми мог бы приложить руку прежде всего он сам.
За годы духовной деятельности он сумел найти общий язык со многими сектами города, в том числе и с иудеями, довольно большие племена которых пользовались его мнимым покровительством. Он думал, что и моя секта растворится в его масштабном влиянии и станет с какой-нибудь стороны ему полезной: либо будет приносить ему прибыль, либо, на худой конец, добавит авторитета, как великодушному покровителю всех новых неординарных веяний времени.
Он просчитался по всем параметрам, так как недооценил мой наступательный дух. И это был пик его разочарования. Ошибся он, прежде всего потому, что считал меня подобным себе, то есть, думал, что я стремлюсь примерно к тому же, к чему и он сам, то есть к знатности, влиятельности, авторитарности. Когда он понял, что это далеко не так, то было уже поздно - народ признал меня за достаточный авторитет, я успел показать и проявить себя в качестве судьи, пророка, просто порядочного человека. Долгое время он присматривался ко мне в недоумении, явно не понимая истинных мотивов моих поступков, наконец, понял, что слабым местом моего построения является полная и бескомпромиссная вера в Бога и его Посланников.
На это он и стал делать основной упор, мол, таких как я - много, каждый имеет право преподносить и понимать истину в меру отпущенного ему понимания. Сам он не был автором сколько-нибудь оригинальной системы взглядов, скорее ассимилировал в себе поверхностные воззрения многих схожих течений. Мое учение он, в связи с этим, рассматривал как "одно из" и считал себя вправе трактовать даже получаемые мною Откровения на свой лад. Это не могло не раздражать моих сторонников, таких как суровый сторонник решительных мер Омар. Они неоднократно требовали от меня раз и навсегда отмежеваться от ибн Убайи, унижающего их верование, как бы аннулирующих мою исключительную важность для настоящего времени и, тем самым, выставляющему в дурном свете их почтительное отношение ко мне и моему учению. Однако в городе продолжали считать ибн Убайю едва ли не крестным отцом всего духовного движения в целом, его приглашали на разные церемонии, обряды, встречи и праздники в числе наиболее почетных гостей, и он охотно играл взятую на себя роль.
Ко мне предпочитали относиться проще, я рассматривался как пророк местного масштаба, и мне, как «локальному пророку» отводилась роль куда более скромная: следить, чтоб в городе не было совсем уж безбожной обстановки, порождающей ссоры и распри. То бишь, мне следовало приучать к страху божьему и как бы верховодить внутренними духовными процессами это обеспечивающими. Когда сложилась такая обстановка, и я принял на себя предложенные обязательства, никто и не догадывался, что границ у моих полномочий фактически не существует, ибо они начинаются в сердце человека, а оттуда простираются во все отрасли жизни и быта, практически на необъятную глубину... Как оказалось, не догадывался об этом и лидер Лицемеров, наивно полагая, что он вознесен уже на такие высоты, с которых не могут спустить ни люди, ни Боги.
Второй его ошибкой было то, что он не захотел вникнуть глубоко в происходящие события, связанные со мною и моим движением. Когда Бог повелел мне начать войну с изгнавшими, он сначала даже не понял насколько это серьезно, и что в нее невольно будет вовлечен он сам, и преданные ему лично, поскольку постепенно весь город перешел на военное положение, и в походах принимали участие представители всех без исключения кланов. И третья ошибка: нежелание видеть истинное положение дел, когда оно ему открылось в ужасном для него ракурсе. Народ был воодушевлен, готов воевать за лучший мир и правильные, чистые отношения, - игнорировать такое уже было нельзя без угрозы потери своего авторитета. Ведь война - это не шутка, здесь нельзя быть наполовину или "как бы", здесь нужно быть "либо - либо". Любое лицемерие здесь рано или поздно выходит наружу. Вот и итог.
Мир сдался, но не изменился
Когда подавленный и уязвленный, хоть и прощенный, ибн Убайя вышел от меня, немедленно вошли Абу Бакр, Омар, и еще один человек, которого называли Османом. Туго препоясанные вооружением, они, видимо, все еще ожидали подвоха, но по моему взгляду сразу поняли, что самое страшное позади. Сели они так, словно не сидели уже лет пять: грузно, одним махом, словно подкошенные снопы. Вместе с ними пришел запах ночной сырой пыли, прогоркших трав, вьючных животных и человеческого пота. Они не спешили приводить себя в порядок, ожидая итогов. Тревожные лица напряженно искали во мне ответа на свои внутренние вопросы. В этот момент я вновь увидел все как бы со стороны.
Осман был предрасположен к полноте, высок, силен, но с каким-то детски наивным взглядом человека, который всегда в жизни ищет чудес. Абу Бакр сухощав, с белыми худыми руками, красивой окладистой бородой, в красивой чистой чалме. Его взгляд был серьезен и проницателен, невольно вызывая уважение к его благородному облику.
— Ну, что, Омар, теперь тебе ясно, как о нас позаботился Бог в данной ситуации? - сказал человек, к которому пришли, с довольным видом разглаживая бороду, стараясь показать, что усталость не коснулась его, а полученный результат оправдывает потраченные усилия.
— Думаю, ты мог бы пояснить лучше.
Абу Бакр согласно кивнул, давая понять, что они за тем и пришли.
— Это долгая история, тебе, Омар, ее понять будет тяжелее всех, так как ты не участвовал в самом начале нашего движения. – Человек-пророк сказал это грустно, как бы отстраненно.
Омар со смешком возразил:
— Отчего же не участвовал... но я тогда был поганым безбожником... стыдно вспомнить... свое участие.
Осман вставил:
— Да, есть что вспомнить. И не только тебе, кстати говоря.., - вообще-то он всегда говорил лишь тогда, когда был полностью уверен, что слушают только его, а, не добившись всеобщего внимания, как правило, молчал. Его выразительный взгляд часто говорил больше.
— Да, пожалуй, это так. Суть вот в чем. Я веду эту борьбу уже второй десяток лет, ты знаешь. Всякое повидал, и гнев таких, как ты и милость таких, как Ибн Убайя. Удивить меня чем-либо трудно. Однако Бог все же удивил меня вчера. Мы одержали ряд побед, нас уважают, ценят, с нами считаются многие в стране, где поместил нас Бог. Но за все это время мы не получили и сотой доли того, что получили вчерашней ночью, ничего не делая, лишь шагая в неизвестность... Ведь той ночью Бог отдал нам всю Аравию... Это не потому, что она принадлежит ибн Убайе, нет, - упредил я удивленные взгляды, - Просто мир держится на таких лицемерах, как он. Все в мире построено на принципе схожести и аналогии. Убайя сокрушен. Значит, сокрушен весь этот показной мир, говорящий одно, а делающий другое, чтящий словами, но держащий далеко от сердца своего!
— Значит, настало Царствие Бога? - Восторженно воскликнул Осман, склонный к обобщениям.
— Нет, это значит, Бог дал вам земное царство во временное хранение, и только от вас теперь зависит, как вы им распорядитесь. Уверяю вас, это тяжелая ноша. В какой-то мере, пророком-первопроходцем быть легче, чем его наследниками. Тяжело вам теперь придется. Когда враг поодаль, ты можешь упреждать его действия и быть на страже, но когда он - это твой друг, сосед, брат... Сегодня Бог захотел, чтоб многие и многие наши враги превратились в наших друзей. Как вы понимаете, это вовсе не означает, что они стали так же преданы Богу, как мы, что они так же чтят лучшее и стремятся получить доступ в рай... Многие поднимут руку с мечом, движимые лишь невежеством, чтоб утвердить Свой собственный Образ того, что получат от меня в наследие. Многие будут доказывать вам, что вы неправильно меня понимали, многие скажут, что не хуже вас знали меня и поэтому с их мнением нужно считаться… Да и сами вы позабудете, как и чему я вас учил… А это будет им только на руку, когда встанут вопросы, которых мы не успели коснуться…
— Тебя все-таки убьют?! - с тревогой в голосе вмешался Омар и несдержанно стиснул кулаки.
— Почему сразу убьют? И почему сразу меня? Тебе бы только одно... – обезбашивать! Рано или поздно дни мои здесь закончатся, тем, кто помоложе, придется продолжать мое дело. А примете вы в наследие не мой мир, - я своего мира еще не создал, - а мир вот этих ибн Убайев, да разных там Абу Суфианов. Управлять таким миром нужно по законам, которые пока еще далеки от истинного совершенства Высшего Милостивого Бога... Постарайтесь быть как можно добрее к тем, кто прост, и будьте строги к тем, кто лукав и многозначителен. Все равно вы не сделаете ничего лучше меня, уверяю. Так хотя бы не уподобляйтесь тем, против кого сейчас воюете, когда внешне вы станете по одну сторону! От вас потребуется лишь сохранить себя, да законы, полученные от Бога через меня, сохранить в своем сердце, а в мире – вряд ли удастся...
— Значит, убьют нас, - после паузы выдавил из себя Омар полуутверждение, полувопрос и заерзал. Он вообще был непоседой.
Вопрос остался без ответа. Пророк смотрел куда-то в сторону.
— Чему же ты так удивился, Мухаммед? - Обратился Абу Бакр, как всегда пытающийся понять главное.
— Всего трем вещам. Тому, как мало мы действительно можем сделать во дни земного жития - раз; тому, как просто Бог меняет все местами - два; тому, как мало от нас при этом требуется - три! Фактически, я остро почувствовал, что мы приходим на землю лишь как зрители того, что происходит внутри нас, и того, как это проявляется вовне. Ведь не я сокрушил ибн Убайю, не вы, не он сам, а совокупность многих и многих совпавших внутренних и внешних причин, которые нужно было только увидеть, осознать и принять как благо! Вот в чем милость Бога к нам, вот Его мощь и забота о нас! Что может быть в жизни важнее этого, если все зависит только от Него, как Он это в очередной раз нам продемонстрировал?!
Омар, пытаясь сгладить свою предыдущую реплику, решил сьюморить: «Ну, если ты считаешь, что протопать без сна и пищи почти сутки по этим проклятым Богом местам - это то малое, что от нас требуется для сокрушения подлючих лицемеров, то я, в целом, согласен. Только одно хотелось бы знать: сколько раз я должен обойти всю землю туда-сюда, чтоб поскорее вывелись на ней все гадёныши!?»
Общий смех полностью разрядил обстановку, и мы, еще обсудив какие-то общие заботы, расстались с чувством выполненного долга и с легким сердцем. Я знал, что теперь начнется самое трудное, но не хотелось, чтоб эти простые, незамысловатые ребята перегружали свои сердца лишним для них грузом. Они действительно были лишь зрителями происходящего с ними, как я был зрителем собственного сна-воспоминания о своей давно свершившейся жизни.
Проснувшись, я почувствовал себя сильным, могущественным и в то же время одиноким. Попытался вспомнить, чем вызваны эти состояния и на память пришло лишь «пророк Бога». Мне сказали, что во сне я кричал и немного разговаривал, а говорил на каком-то странном языке, из всех слов ясно было распознано лишь несколько: «ибунубай», «аллах», «Наби», первое за свою схожесть с матом, второе - за свою схожесть с мусульманским богом, третье - с нашей фамилией. Мне, малолетнему мальчугану, ни первое слово, ни второе, ни о чем не говорили, но с той минуты я понял, что мои сны - это что-то подлинное, что это не выдумки моего воображения, что это некий неприкосновенный запас моей скрытой внутренней духовной памяти, которая знает гораздо больше, чем я могу наяву вспомнить. Попытавшись высказать свою мысль, я смог склеить слова лишь в такое предложение: «У меня в голове живет больше, чем я знаю сам!»
Историческая справка
Описанное событие имело место в реальной истории арабского народа примерно в конце 620-ых годов н.э.
Мухаммед - историческое лицо. Известен как основатель ислама и теократического государства, названного впоследствии «арабский халифат». Жил и умер в Аравии в 7 веке н. э. Был сиротой. В детстве неким христианским монахом Багирой по некоторым телесным признакам ему была предсказана удивительная судьба Пророка. К сорока годам жизни полностью осознал себя Посланником Бога (Аллаха) и в течении последующих двадцати двух лет проводил в жизнь это понимание, считая, что исполняет Дело порученное ему Свыше. В первые двенадцать лет проповедей в родном городе Мекке встретил сильнейшее сопротивление со стороны зажиточных слоев населения, исповедовавших в те времена многобожие и разные мелкие ответвления единобожия. После вынужденного переселения в расположенный севернее город Медину постепенно стал руководить им, вести войну с гонителями, распространять получаемые им в Откровениях воззрения, впоследствии легшие в основу сборника, получившего название «Коран» на всю Аравию и за ее пределы. Умер, когда практически все арабы так или иначе были приобщены к исламу, и Дело набрало достаточную силу для выхода за пределы объединенных арабских племен. Религия, созданная на базе полученных Откровений, а так же слов и поступков самого Мухаммеда, получила название «ислам». В таких сборниках как Хадисы (устные предания, передававшиеся по цепочке проверенных источников) сохранилось множество свидетельств о жизни, высказываниях и воззрениях Мухаммеда, признаваемого приверженцами ислама Посланником Бога.
Абдаллах ибн Убайя - историческое лицо. Жил и умер в городе Ясрибе (впоследствии – Медина, или Мадинат ан Наби – город Пророка) до прихода и во время жизни и деятельности там Мухаммеда. Являлся одним из наиболее влиятельных и авторитетных людей в оазисе. Первоначальное показное благорасположение к Мухаммеду и его единоверцам сменил впоследствии на тайное и явное противостояние, вследствие чего отвернул от себя большинство уважительно относившихся к нему людей и вынужден был закончить свою жизнь полностью униженным, опозоренным и духовно сломленным, так как восстановить прежнее отношение к себе уже не смог. В душе он так и не сумел понять и принять веру Мухаммеда, как объединяющее начало для всех духовных и околодуховных течений того времени. Умер задолго до полного торжества ислама и смерти Мухаммеда. В истории известен как лидер так называемых Лицемеров (мунафикун).
Абу Бакр, Омар, Осман - исторические лица из числа ближайших сподвижников Пророка. Выходцы из далеко не самых богатых и знатных семей. Каждый из них поочередно в указанной последовательности удостоился права после смерти Мухаммеда занять место так называемого "Халифа", то есть, наместника Посланника Бога. Они оформили Священную книгу "аль Коран" и на ее базе распространили свое понимание того, что делал Мухаммед за пределы Аравийского полуострова. Впоследствии мусульмане донесли ислам до пределов Испании на западе, и до Китая на востоке. Все это сопровождалось непрерывными военными походами, мятежами, реформами. Под руководством первых четырех «праведных» халифов многие десятилетия находились сотни тысяч людей, десятки стран, бесчисленное множество провинций. Это однако не мешало им оставаться простыми и непритязательными людьми в своем быту и взглядах.