Не помню, чтобы людей силой гнали на демонстрации по общенародным праздникам. Я с отцом ходил в колоннах неоднократно.
- Пам-па-пам! Пам-па-па!
Впереди жарко наяривает оркестр. На мне школьная фуражка и я иду счастливый рядом с отцом и его друзьями под красным флагом. В моих руках портрет Ворошилова. Много людей вокруг - всем тепло и весело, несмотря на ноябрьский ветер. Неподалеку от Дворцового моста отец покупает мне желтый шарик. Мне очень хочется, чтобы шарик оказался водородным. Когда колонна выходит на мост, ветер налетает с утроенной силой, но люди в ответ начинают петь:
- Вихри враждебные веют над нами...
Я подпеваю, не понимая смысла. Ветер вырывает шарики у детей и почти все шарики, хотя и не сразу, падают в черную воду. Только несколько вздымают вверх. Это водородные шарики. Смотав нитку с пальца, отпускаю свой и он, подхваченный стихией, устремляется в небо, а после оказывается в Неве. Так у меня водородного шарика и не было, а теперь и не будет. Взрослые же за праздничным столом после демонстрации тревожно говорили про водородные бомбы.
…И еще я старательно собираю марки и жду, когда объявят коммунизм. Тогда я пойду на угол Невского и Литейного – там специализированный магазин «Филателист» - и наберу кучу китайских марок задаром. Я жду, жду, жду, и перестаю ждать. Теперь марок у меня нет, потому что коммунизма так и не объявили.
Радио в нашей комнате работало всегда. Что-то я понимал, что-то запоминал, заполняя пустоты детской памяти. Точно воссоздаю картину: я в комнате один, в динамике строгий мужской голос всякую фразу заканчивает так: “И примкнувший к ним Шипилов!” Это для меня вовсе не анекдот. Перед глазами явственно возникает наша вытянутая комната с высоким потолком, изразцовая печь в углу, узкий шкаф, отделявший родительскую кровать от бабушкиной. Кажется, что через десятилетия слышится скрип паркета в коридоре, сырой запах борща на коммунальной кухне. Целый пейзаж, а точнее натюрморт. Много хороших, теперь навсегда умерших вещей и “примкнувший к ним Шипилов”.
Чуть позже появился у нас телевизор с маленьким экраном и большой линзой, которая этот экран увеличивала. Мой дедушка Северин Андреевич придумал приклеивать к линзе цветные прозрачные пленки – телевизор сразу становился цветным.
Меня любили кондуктора автобусов, а в трамваях относились безразлично. Когда я ехал к дедушке с бабушкой на Большой проспект, то брал с собой кляссер с марками и, сев в автобус, показывал новые приобретения кондуктору. За проезд с меня денег не брали... Сколько мне было лет в тот вечер? Лет семь. Не больше. Почему я сел на трамвай? Не знаю... Холодный зимний вечер быстро потушил свет. Скоро я стал понимать, что трамвай катит не туда. Вместо того, чтобы свернуть от Финляндского вокзала на Петроградскую, он погнал в сторону Политехнического института. По тем временам глухая окраина. Я вышел на кольце и побрел вдоль рельс обратно в город, стесняясь сесть в трамвай - денег мне дали на билет в один конец. Стеснительность всю жизнь меня подводит. Шел я долго, превращаясь по пути в лед. И все-таки добрался. Родня билась в истерике, когда я появился в квартире на Большом проспекте. Родня перестала биться, стала плакать и смеяться. Вот сейчас поставлю точку и засмеюсь, а затем заплачу.
Дед Северин учил играть меня в шахматы. Иногда после общего застолья начинали играть в лото на деньги. Ставили по копеечке. Случалось, родня оставалась на ночь. И мы укладывались на всякие матрацы – человек десять в одной комнате.
Наша семья жила на Кирочной улице в доме номер двенадцать. В соседнем доме, ”четырке”, имелось нечто вроде детской площадки с горкой, фонтанчиком, бомбоубежищем и песочницей. В тупичке двора располагались гаражи, возле которых зимой вырастали снежные крепости. Однажды я подрался в “четырке” с Мишкой Финкельштейном, главным другом детства. Мы дрались и обзывались:
- Латышская свинья!.. Жидовская морда!..
Отец, узнав о словесном содержании потасовки, выпорол меня военно-морским ремнем, проведя урок интернационального ленинградского воспитания, дав ответ на пресловутый «еврейский вопрос» раз и навсегда. Интересно, кстати, а наваляли Мишке родители таким же образом?..
Через много-много лет, бражничая с литераторами неподалеку, я потащил компанию в “четырку” посидеть и попить вина. Пройдя через арку, подошли к стене - там раньше стояли гаражи и наши снежные крепости. Осталась от всего лишь прогнившая скамейка. Сели на нее и стали балагурить. Вдруг я увидел во дворе на крыше двухэтажного флигеля телекамеру, обращенную прямо на нас. Под телеобъективом выпивать неуютно. Пошли через арку обратно на Кирочную. Медленно и верно камера стала поворачиваться и смотреть нам в спины... И лишь после я догадался, что за кирпичной стеной находится теперь американское консульство. На самом же доме номер двенадцать висит мемориальная доска. Оказывается, в той квартире, где я вырос, весной 1917 года Ульянов-Ленин провел собрание, на котором выступил с разъяснением Апрельских тезисов. Ленин и консульство появились недавно. Поэтому детство мое прошло безоблачно...
Продолжение тут...
- Предыдущая глава
- Спасибо, что дочитали до конца! Если тебе, читатель, нравится, жми палец вверх, делись с друзьями и подписывайся на мой канал!