Лиса Патрикеевна

Грозовые раскаты заставляли пригнуться к земле. Сумрачно среди темных елей, сомкнувших свои кроны над забытом людьми месте. Ингвар не относил себя к впечатлительным людям. Но даже он боялся оглянуться...

- Не стоит злить Хель! Старые боги этого не прощают. Молодые совсем не чтут старины, за что и страдают безмерно. Хворь и чума пришла с новыми богами. Старый Эгиль потряс седой, лохматой головой: - В мою бытность мы такого себе не позволяли, хоть и ходили под парусом каждое лето и боялись наших кораблей все народы на юге. Знали мы, что хоть нет в нас страха смерти в битве - никто не обвинит в трусости славное братство, но боги, не мы решаем нашу судьбу. Сейчас боги молчат, тогда говорили с каждым из нас...

Сольвейг смотрела на своё зыбкое отражение в текущей воде. Вода была мутная, весенняя. Такую воду нельзя пить, но выхода нет. Наклонившись ниже к воде, зачерпнула воды в ведро. Река вскрылась уже давно, но по берегам ещё нависали глыбы синего льда, по нему можно было спокойно ходить и не провалиться. Зимой шла большая наледь, местами лед поднялся на два метра. Чтобы напоить скот, нужно было сходить к реке несколько раз, туда и обратно, по извилистой каменистой дорожке. Не держать хозяйство – непозволительная роскошь...

Маринка набрала до обеда половину торбы земляники и пошла ставить палатку, Гриша не мог этого пропустить. Вместе они разложили брезентовое полотно, вбили колышки. Палатка взметнулась вверх двускатной крышей. Разожгли костер, поставили греться воду. Отец плескался в ручье, фыркая и отплевываясь. Мать прилегла в тенечке. Отец заглянул в сачок: - Гринька, так здесь рыбы, кошке на один укус. Гришка рыбку почистил, спустил в котел, сыпанул пригоршню рису, и картошку. Варево аппетитно забулькало, распространяя запах рыбы...

Чуть свет. Литовки ещё в прошлый раз увезли на сенокос на тракторе. В избе было суетно. Мать сложила в рюкзак яйца, шаньги, положила фляжку с молоком, завернула хлеб в полотенце. Маринка нарвала огурцов и зеленого лука. Отец достал из кладовки палатку и торбу для ягоды. Гришка слонялся по дому в радостном предвкушении, пока мать не велела ему дать зерна курам. В амбаре Гриша нашел большой деревянный ковш и зачерпнул из мешка пшеницы с горкой. Должно хватить, кормить, так досыта. Курицы сновали...

Варвара после обеда откровенно начинала скучать, время в сельской библиотеке тянулось медленно. Вот говорят работа у библиотекаря не пыльная – пыльная и ещё какая! Каждую неделю протираешь полки и увесистые томики, а пыль всё равно как из пустоты берется. Старая бумага крошится, сама превращаясь в труху. После каждой уборки Варвара яростно чихала, глаза слезились. Аллергия в библиотеке откроется и у самого здорового человека. Женщина каждый раз ругалась, грозясь уйти с работы. Но куда уходить? С работой в деревне тяжело...

- В баню ночью ходить нипочем нельзя. Вон, девки ходили, хорошо говорят в бане было, тепло, не жарко. Пояски скинули, свечу затеплили. Глядь, а в углу косматый старик в тазу сидит, затих и смотрит на них. А глаза у него как у кошки: зеленые и светятся! Так то! Сначала Аксинья закричала, потом Фроська заголосила, а старик чихнул и половник на скамью уронил. Девки оттуда дали деру! Всех перебудили, а пятки так и не помыли. Ванька и с Ильей лежали на кровати за печью, круглыми глазами глядя на деда починяющего левый валенок...

Валентина Петровна посмотрела на часы. До конца урока оставалось тридцать минут. Проверка домашнего задания прошла с переменным успехом. - А теперь запишите домашнее задание на следующий урок. Класс оживился: это было что-то необычное, обычно Валентина Петровна диктовала домашнее задание в конце урока. Ученики загудели, отвлеклись от тетрадей. Отстраненный, меланхоличный Лёша перестал смотреть в окно. Двадцать пять пар глаз выжидательно и с надеждой смотрели на учителя. Был последний урок, и шестой класс в тайне вынашивал надежду пойти домой пораньше...

-Снегу нынче привалило! Вот лопатой отгребла тропинку, руки то болят, всю ограду уж не почистить, а за оградой то уж что говорить… да и не ездит теперь никто ко мне, раз в неделю сын заглянет, продукты привезёт и на том спасибо. Марфа Ильинична быстро засеменила к сеням, опираясь на бадажок. У дверей оглянулась: -Да не стой ты, не стой! Проходи в сени. Вот тебе веник, обмети снег то, сапоги намокнут. Да, Марьюшка, давно тебя не видела, вот какая ты вся ладная стала, да круглая. Как поживаешь то? Детишек поди много у тебя уже? Нет, а что же? Ах, карьера у вас всё у молодых...

Родился сын, потом второй. Марина прочно засела дома, ухаживая за маленькими детьми. Виктор по прежнему оберегал её от хлопот, помогал по хозяйству. Марина улыбалась на стенания соседок о том, какая же хамка Нина из мясного отдела и как она пыталась Ире подсунуть протухшее мясо, как они измотаны бытом и работой и не понимала их забот. Она не знала, сколько стоят продукты, как платить за свет. Готовила из продуктов которые Виктор приносил домой. Даже ткань для её платьев где то Виктор доставал, а ей оставалось только раскроить и сшить его...

Темнота имела синий оттенок. Ничего не было видно даже на расстоянии вытянутой руки. Пурга с вечера образовала переметы на дорогах. Как всё изменилось за десять лет. Будто бы вчера она была восемнадцатилетней девчонкой, сидящей на лавочке в скверике у деревенского клуба. Как ей было досадно, без слез не получалось взглянуть на новые туфли купленные матерью на сэкономленные от получки деньги. Первые, настоящие туфли после войны: черные, блестящие, со звонко стучащими каблуками. Каблук болтался на тоненькой полоске ткани...

Совсем недавно по историческим меркам свадьбы и совместная жизнь молодоженов в России происходили совсем по другим традициям. Традиции и устои видоизменялись в зависимости от принадлежности к определенному сословию, от территории проживания. Вот как сложилась семейная жизнь у Соломонеи Артемьевны, представительницы крестьянства. Женщина родилась и прожила всю жизнь в Сибири, придерживаясь старообрядческого уклада жизни. Далее повествование от первого лица: «Родилась я в деревне ещё до войны. Жили мы не богато, но ели досыта, все дети были одеты, обуты...